Как же так может быть?
От самого большого счастья, какое только можно представить, -- к "надругался", "задушил", "расчленил"...
Как же так можно?
Я не могла представить, не могла и только сидела и стучала чайной ложечкой по зубам...
А когда мы уходили и я надевала в коридоре шапку -- в зеркале долго смотрела себе в глаза, словно надеялась найти ответ, словно хотела поймать взгляд той девочки, которая была как я и которая теперь не как я -- потому что мир весь и разом открылся ей во всей полноте. Во всей безграничной своей черноте.
Потому что на ее месте могла быть я.
В тот вечер я просто заговорила с человеком, стоявшим по ту сторону нашего железного забора. Забора из тонких железных прутьев, из которых даже какой-то узор составлен.
Он что-то спросил, как меня зовут.
Я просила угадать. Никто никогда не мог угадать мое имя. Я это знала, мне нравилось так развлекаться. Я помню, что на мне была пухлая красная куртка и красная в белую полоску шапка-буратинка с помпоном. (Мода такая, у многих в нашей детсадовской группе были такие шапки.)
И он стал угадывать. Это была очень веселая игра. Я смеялась и ходила вдоль забора -- и он со своей стороны.
-- Катя?
-- Маша?
-- Таня?
-- Лена?
-- Нет, -- смеялась я. -- Совсем нет!
Я его совсем замучила.
-- Мила. Меня зовут Мила, -- сказала я наконец с неописуемой гордостью.
-- А может, теперь, Мила, ты поиграешь со мной в мою игру?
Эта игра мне не понравилась.
-- Ну, не хочешь -- как хочешь, -- сказал он, застегивая штаны. -- А хочешь -- пойдем погуляем?
-- Нет, -- гулять мне не хотелось. -- Я пойду домой.
И потом больше всего на свете я сожалела, что не запомнила его лица. Совсем не запомнила. И так и не узнала, был ли это тот самый, которого посадили, или другой. Мне хотелось, чтобы тот (хотя что он делал тогда вечером в нашем дворе, в другом районе, далеко от той самой школы?).
Больше мне не нравилось мое имя.
И мне не очень-то нравилась я. Самая замечательная девочка на свете не играла бы в такие игры.
Но я была жива -- правда, временами мне казалось, что уже то, что я жива, а ту, другую, закопали в лесу, это неправильно, и в этом тоже виновата -- я. Миром управляла девочка в шапке-буратинке -- и она совершила ошибку.
-- Дежурные! Кто у нас сегодня дежурные? -- Классуха всегда недовольна. Смотрю на нее исподлобья. Мне четырнадцать. У меня длинные волосы, которые я в школе распускаю, потому что мне нравится, как они меня укутывают.
Иногда я слышу угрозу прилепить к моим волосам жвачку -- и тогда я дерусь, отчаянно и завзято, так что меня боятся.
Меня иногда дразнят -- из-за придурочности или из-за отца: "Горбатый, я сказал: Горбатый!" Отец у меня совсем ссутулился в последние годы. Начал пить. Мама все время недовольна им, они ругаются очень часто. Ну и я, как отец, тоже не совсем прямая.
-- Дежурный! Кто сегодня дежурные?
Пронеси, Господи, пронеси, хочу вечером кино посмотреть...
-- Галаганова, чего сидишь, как будто это не к тебе обращаются? -- это староста.
"Сука!" -- думаю я устало.
-- Галаганова и Астапкин, -- говорит классуха, -- вы должны будете привести в порядок кабинет. И полить все цветы.
Все цветы в кабинете биологии!.. Мама дорогая, да это работы на целый день.
-- Ольга Михайловна! -- Астапкин, мой сосед по парте, прочел мои мысли. -- Да мы тут заночуем!
-- Пусть вам поможет кто-нибудь! Кто-нибудь хочет помочь Галагановой и Астапкину?
Ну да, жди!
Но неожиданно Майка Коркина встает и говорит:
-- Давайте я им помогу!
-- Хорошо. -- Классуха довольна.
Мы с Майкой поливаем цветы, а Астапкин типа подметает пол. По факту он то скачет верхом на венике, как ковбой на родео, то играет на нем, словно крутой рокер, а под конец пытается разбить веник о парту, как будто это гитара. Прутья летят во все стороны, мы с Майкой хохочем.
Потом мы идем домой -- Астапкин сперва предлагает нас проводить, но мы отказываемся: ему совсем в другую сторону, и, честно говоря, за него мне как-то страшнее, чем за нас с Майкой: мы здоровые девицы, а он мелкий мальчонка, выглядит совсем дошкольником, скорее уж на него нападут, чем на нас.
-- Надо не забыть в подъезде шапку надеть, -- говорю я. -- Уже дважды на этом палилась.
Майка удивленно смотрит на меня.
-- Ну, мама хочет, чтоб я шапку носила, а я не хочу. Шапка уродская.
-- А! Я и забыла, что мама может что-то запрещать.
Майка тоже без шапки. У нее темно-вишневые волосы, стриженные под мальчика. А еще у нее сережка в носу.
Ну да, ее мама действительно вряд ли ей что-то запрещает.
Я уже успела ей позавидовать, как она сказала:
-- Моя мама умирает.
Я посмотрела на нее растерянно, не зная, что сказать.
-- Ее из больницы выписали умирать. А я не могу больше сидеть с ней рядом. Мне страшно очень.
-- ...
-- Не хочешь в садике погулять?
Ночь медленно заглатывала вечер, как удав кролика. Меня ждали дома. Но я сказала:
-- Пошли!
В садике были маленькие качельки. Для мелкоты. Такие низенькие и с таким маленьким сиденьицем, что втиснуть в него задницу оказалось нелегкой задачей. Но я с ней справилась. Неуклюже упираясь ногами, стала раскачиваться.
Майка села на соседнюю качелю и тоже стала раскачиваться, мы некоторое время возились так, а потом она спросила:
-- Тебе какая музыка нравится?
Я ответила:
-- Под настроение.
А она сказала:
-- Мне "Нирвана" нравится очень. И Курта жалко.
Я молчала.
-- У тебя волосы очень красивые, -- наконец произнесла она.
-- У тебя тоже.
-- А твоя мама... кто?
-- Зануда, -- сказала я от души. -- Но хорошая, -- тут же добавила я, -- добрая. За всех молится. Нищим подает. Кошек кормит бродячих.
-- А моя мама экономист. Но я хочу, когда вырасту, быть врачом.
-- Моя в аптеке работает. Но я, когда вырасту, хочу быть писателем.
-- Ты крутая!
-- Ты ж еще не читала, что я пишу!
-- Все равно это здорово.
-- Врачом тоже здорово быть.
-- Можно и угробить кого-нибудь. Страшно. Но я все равно буду врачом. Можно тебе задать один вопрос. Личный? Только не обижайся...
-- Не обижусь. Задавай.
Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
-- Тебе нравится Астапкин?
-- Астапкин? -- Я захохотала так, что едва не рухнула с качелей. -- Он же мелкий! Как он может нравиться?
-- Хорошо, -- сказала она.
Я продолжала веселиться.
-- Астапкин, ха-ха-ха!
Она тоже засмеялась.
И так мы хохотали, как сумасшедшие.
А потом расстались у выхода из садика. Майка вдруг обняла меня крепко-крепко, и мы замерли на несколько секунд, а потом он поцеловала меня в щеку и шепнула:
-- Ты похожа на ангела. Не забудь шапку.
Дома мама долго на меня кричала, она даже отца посылала в школу, чтоб меня встретил. Он пришел: школа закрыта, никого нет.
-- Я уже молилась-молилась... В милицию звонить хотела... Где тебя носило?
-- В садике с Майей сидела. На качелях.
-- Жопа примерзла, встать не могла? -- язвительно поинтересовался отец, злой из-за того, что пришлось лишний раз выйти из дома.
-- Сам ты жопа, -- отвечала я, думая про себя: "Я вообще-то похожа на ангела, во!"
-- За такие слова! -- Мама пребольно шлепнула меня по губам. -- И ты бы тоже молчал, хамло!