-- Цветы сейчас дорогущие! -- заметил другой.
-- Зима! -- объяснили ему.
-- Каково-то теперь ее дочке, бедная девочка!
Все это было грустно и странно, не более.
Но когда гроб уже грузили в машину и до этого спокойно стоявшая Майка -- моя бесстрашная, дерзкая вишневая девочка -- передернулась лицом, закричала "Мама, не надо!" -- что-то сверху разодралось сверху донизу и в прореху хлынула тьма...
И я больше ни с кем не могла обсудить это, кроме мусорного ведра, я сидела рядом с ним под лестницей и рыдала, обещая постелить ему на дно историю про ангела смерти...
Я до сих пор переписываюсь с Майкой. Они с отцом уехали к его сестре в Москву.
Она меня всегда любила, хотя я никогда не стоила ее любви.
Когда умерла моя бабушка -- и я так же, как Майка, рыдала над ее гробом, мир уже не рвался пополам. Его клочья лишь беспомощно хлопали на ветру над нашим старым кладбищем.
-- Твой выбор -- это твой выбор! -- сказал мне отец тогда. -- Но помни: я второе высшее оплачивать не буду. И вообще содержать тебя не буду, так и знай.
Мама сделала каменное выражение лица, но проявила истинно христианское смирение. Смотрела на меня с укором, но молчала.
Страннее всего повели себя дальние родственники, дядя и тетя, которые почему-то сказали, что я очень их разочаровала.
Дядя:
-- Маленькая такая была умница, а выросла...
Их дочка, младше меня на десять лет, только-только должна была пойти в школу. В класс с английским уклоном.
Она уже знала алфавит и несколько простых стишков, которым я ее научила.
Я набычилась и не стала спорить с дядей.
-- Что хочу, то и буду делать!
-- Своя волюшка доведет до горюшка, -- наконец разлепила губы мама.
-- Я в это все не верю!
-- Оно и видно! -- В маминых глазах промелькнуло вдруг что-то грустное, человеческое. -- Дочка, это ведь на всю жизнь. Переучиваться потом трудно. А филология твоя русская -- это ведь школа потом... Работа нервная, зарплата копеечная...
-- Мам!
Бедная, она уже оплакивала мою будущую бедность.
-- Есть же еще столько возможностей для филолога... газеты, журналы... издательства... репетиторство...
-- И все гроши! -- покачала головой мама. -- Но живи как знаешь.
Здравствуйте! Ваш рассказ был опубликован в Интернет-журнале "Эпилог" и рекомендован к участию в конкурсе м ол одых писателей. По итогам конку р с а в Москве будет провед ен семинар, на котором вам пред ставится возможность обсудить ваше творчество с ведущими российскими авторами современности.
Ну ничего себе!
Да я крута! Я ведь только-только начала писать -- и такой успех! Мой третий рассказ!
А какие отзывы от читателей: "растрогана до слез", "душа проснулась от ваших слов", "ваша проза душевная".
И это все -- мне!
Хотелось плясать и петь. Я сидела в компьютерном клубе, а рядом несколько школьников громко кричали, играя в "Как достать соседа", девушка-оператор пыталась объяснить студентам-индусам, что веб-камера у нас только одна, так что им придется выходить в скайп по очереди.
Вот он, миг моего звездного часа! Рождение знаменитости! Громкий успех!
Я с презрением думала обо всех своих бедах и несчастьях.
Отец с матерью разошлись? Ерунда!
В любви не везет? Фигня!
Карьерные перспективы никакие? Хрень!
Главное -- я писатель! Вот! Пусть нищий, пусть одинокий, пусть сидящий пока в компьютерном клубе, так как домой Интернет провести мама не разрешает, но писатель! Девочки у меня внутри отплясывали с помпонами, как группа поддержки в американских фильмах.
Тудум-тудум-тудум!!!
У меня иногда случается... как-то раз пошла в магазин за сметаной, а купила две бутылки молока. Скажу честно: больше всего меня удивило не то, что молоко со сметаной перепутала, а то, что купила именно две бутылки. Почему две? До сих пор загадка.
Но в тот день я просто вышла из дома, не помню зачем, а встретила Таньку.
Не так давно Танька познакомилась на концерте с парнем из другого города и, похоже, влюбилась. И вот сейчас она шла мне навстречу, какая-то ссутулившаяся и напряженная -- тащила за собой, как бабка тележку, свои мечты и грезы. На улице стояло лето, самое пекло, а она вырядилась в черные джинсы и темно-синюю рубашку... от ее вида меня аж передергивало: как же ей, должно быть, жарко! Высокая трагически черная фигура посреди счастливого лета: мелкие школьники гоняют в футбол, крупные пьют пиво и курят у подъездов, парочки обнимаются -- и отовсюду бьет в нос летняя битва запахов пота и дезодоранта.
-- Здорово, друже! Пошли на пиво! -- бросила она.
Я подняла.
-- Пошли!
Когда сели на лавочку, она сказала:
-- Что-то я сон странный видела сегодня. Как-то погано мне... -- Танькины темно-русые волосы были нервно взлохмачены, а карие глаза смотрели страдательно.
-- Да ты не сильно в сны-то верь... -- Я завела свою шарманку. -- Мне снилось недавно, что у меня по всему телу мех, как у крота, черный, густой... В соннике посмотрела -- к деньгам. И что? Думала от универа премию дадут, и где она?
Меня очень беспокоил денежный вопрос. На носу -- поездка в Москву, и мне нужны были деньги на билет, и не только.
-- Нет, друже, -- сказала Танька, -- сон был вещий, я знаю. Уж больно поганый.
-- Рассказывай тогда.
-- Снится мне, что я сижу в тюрьме. То есть снится темная камера, вверху крошечное окошечко, я сижу на нарах внизу и рядом кто-то есть, не знаю кто... Тут в двери лязгает ключ, дверь открывается, в камеру заглядывает надзиратель и просит выйти того, кто вместе со мной сидит... И тот выходит... а когда дверь захлопывается, я понимаю, что мне тут еще долго сидеть... очень долго...
-- Знаешь что, -- сказала я. -- Пошли-ка в компьютерник. Там выйдем в Сеть и посмотрим, к чему снится тюрьма. Часто ведь бывает наоборот: плохой сон означает что-то хорошее.
Мне также хотелось проверить, может, на сайт выложили список участников московского форума. Я знала, что меня точно пригласят, но хотелось увидеть подтверждение.
В компьютернике было пусто и тихо: школьники гуляли на улице, а индусы разъехались на каникулы. Я устроилась за компом.
Танька села рядом.
-- О, письмо!
Лязг ключа в замке... Таньке пришло письмо якобы от друга молодого человека, с которым она не так давно познакомилась. Никакого текста -- только фотки. Фотки Танькиного возлюбленного -- с разными девицами, я насчитала штук пять, но, может, их было и меньше, просто какая-то часто радикально меняла имидж, красила волосы и все такое.
Танькино лицо подернулось болью, как бывает, когда в зубе открыт нерв -- а ты хлебнешь холодненького. Нужна была анестезия.
Мы пили пиво, пили водку, пили бальзам, а потом меня вырвало в кустах за гаражами.
-- Это никакой не друг его... -- без конца повторяла Танька. -- Это та девка... Какая-то из... Это она нарочно... Но мне это все равно... с кем он до меня... все равно... главное, чтоб он сам мне ответил... главное, чтоб сейчас...
-- Да, -- говорила я. -- Главное -- это сейчас. Мало кто с кем и когда...
Мы пили неделю, и мама перестала со мной разговаривать.
Я все думала про тюрьму, в которой Таньке еще долго-долго сидеть, и не хотела бросать ее одну. Я стала куда выносливее в отношении алкоголя.
-- Мила, ты где? -- Трубка истерила. -- Иди домой, слышишь! Иди домой!
Шел мелкий дождик, зонта у меня не было, я стояла на крыльце компьютерника, переминаясь с ноги на ногу. Приперлась осень, а ничего не изменилось, кроме того, что у меня теперь есть мобильник. Сперва это радовало, но сейчас -- нет. Потому что -- мамины звонки.