С этого дня Анатолий Михайлович стал бывать дома не чаще пяти раз в неделю. Остальное время он где-то пропадал, и мудрая мать ни о чем не расспрашивала сына, делая вид, что всё происходящее — в порядке вещей. Но один Бог ведает, сколько горя вынесло сердце матери, прекрасно знающей, что дитя, единственное, дорогое, кровиночка и солнышко — болтается у какой-то неизвестной гадкой бабы, хитрой твари, заманившей чистого, наивного Анатолия Михайловича в свои ужасные сети и мерзкие ловушки. Бабу эту она, впрочем, видела довольно часто, но никогда не спрашивала Анатолия Михайловича, кто она такая и надо ли ей наливать чаю.
В это период жизни Анатолий Михайлович уже достиг своего апогея на высоте 180 см от пола, сходил на работу и устроился на пенсию. Но мать есть мать. Женщине постоянно казалось, что сын её голоден, худ и бледен. И Анатолию Михайловичу, доверчивому и бесхитростному мужчине, казалось тоже самое. Он забирался к маме на ручки, высасывал что Бог послал, пукал, рыгал и засыпал, согретый теплом материнской груди. А потом просыпался, пил чай и уходил к мерзкой твари, каждый раз унося в кармане пиджака то баранку, то конфетку, то небольшую денежку на мороженое. А мать оставалась одна.
Но она всё терпела, моля Бога лишь об одном: чтоб мерзкая тварь отпустила Анатолия Михайловича. Она молила Бога, но понимала своим шестым материнским чувством, что Бог не всесилен. Она понимала, что мерзкая тварь использует Анатолия Михайловича в своих мерзких корыстных интересах, третирует его и мучает хитрыми и ужасными способами, о которых не догадывается наивный Анатолий Михайлович, но о которых невозможно даже думать без содрогания. Она надеялась на лучшее, но была готова к худшему. И это хорошо, иначе бы она не смогла отомстить мерзкой твари за всё, за всё.
На кладбище, когда Анатолия Михайловича уже отпели и зарыли в грунт, а гости потихоньку пошли к своим автомобилям, мать подошла к притворно плачущей мерзкой твари (удивительно, как удалось этой старой морщинистой ведьме женить на себе её сыночка — поди, месячные в котлету добавила), развернулась и изо всех сил ударила её по морде.
А затем перевела дух и сказала:
— Дрянь такая.
И пошла домой с большим облегчением.
ХЭППИ ЭНД
Сергей Николаевич, страдая от несчастной любви, проткнул себе вилкой язык и даже не заметил. Только в кастрюльке, из которой он ел луковый салат, всё закрасилось красным и всплыло на поверхность. Кровь в кастрюльке прибывала до тех пор, пока Сергей Николаевич не понял, что сидит над салатом с высунутым языком, из которого хлещет.
Сергей Николаевич попробовал было закрыть рот, но язык, став горячим и каким-то большим, во рту не помещался. Тогда Сергей Николаевич попытался запихнуть его пальцем, но добился только того, что из языка сильно брызнуло и попало на стенку. Всё было так плохо, что Сергей Николаевич заплакал.
Марина Олеговна, которую несчастливо любил Сергей Николаевич, жила окнами напротив и несчастливо любила Сергея Николаевича, наблюдая за ним в театральный бинокль. Окуляры бинокля были довольно слабыми, и Марина Олеговна для улучшения видимости растягивала себе левый глаз. Когда Сергей Николаевич пытался запихать свой раненый язык в рот с помощью пальцев, Марина Олеговна так натянула глаз, что он лопнул. Женщина была увлечена и не почувствовала боли, только мужчина в доме напротив пропал из ее поля зрения.
Сергей Николаевич, сидя у себя в кухне на столе, перестал плакать, протянул руку и снял со стены небольшое зеркало. Он хотел исследовать рану на языке, но она была не сверху, а снизу. Язык требовалось немного вывернуть и сдвинуть вправо, но он не подчинялся сигналам из мозга. Помогая себе пальцами, Сергей Николаевич стал крутить язык по часовой стрелке, стараясь не пачкаться кровью. В момент, когда рана стала доступной обзору, Сергей Николаевич увидел в зеркале отражение соседнего дома и Марину Олеговну в окне. Забыл обо всём на свете, Сергей Николаевич продолжил крутить свой язык до тех пор, пока не оторвал его.
Марина Олеговна, безуспешно протирая левый окуляр бинокля, решила сменить угол зрения и принялась растягивать правый глаз. Сергей Николаевич на мгновение чётко прорисовался в окуляре, но тут же исчез из него навсегда. Марина Олеговна, задрав халат, стала протирать подолом теперь уже оба стекла бинокля, немного удивляясь тому, что совсем ничего не видит без театральной оптики, а та, похоже, испортилась.
Сергей Николаевич, увидев свой оторванный язык, от неожиданности выронил зеркало и разбил его на три части. Это было единственное зеркало Сергея Николаевича, и он принялся трогать осколки, желая выбрать больший и рассмотреть у себя во рту то, что там теперь было. Выбрав, Сергей Николаевич снова сел на стол, утвердил осколок у себя на коленях и, придерживая его рукой, открыл рот. В другой руке он держал оторванный язык, намереваясь хоть как-то приделать его на место. Изо рта вылилось очень много крови, загадившей зеркало. Положив язык на стол, Сергей Николаевич хотел протереть осколок растянутой мотнёй своих стареньких треников, но нечаянно захватил её в кулак вместе с членом, который и обрезал об острый зеркальный край ровно посредине.
Марина Олеговна, ощупью пробираясь по тёмной квартире, случайно наступила на спящую кошку и раздавила её. Почувствовав мягкое и тёплое, прилипшее к её тапочке, Марина Олеговна попыталась освободить ногу и пошаркала ею по половицам. Примерно через полминуты шарканья нога освободилась, и Марина Олеговна пошла в потёмках дальше, недоумевая по поводу таинственного липкого предмета, оставшегося где-то позади, и разгильдяйства энергетиков. Марина Олеговна помнила, что на кухне, в третьем шкафчике справа, на верхней полке, лежат две церковные свечи.
Отрезавший себе половину члена Сергей Николаевич бросился к телефону и набрал 03. «Скорая слушает», — сказали в телефоне усталым доброжелательным голосом. «ААААААААЭЭЭЭЭЭЭЭ», — сказал Сергей Николаевич в трубку, после чего в ней запикало. Сергей Николаевич вспомнил про свой язык и побежал за ним в кухню.
Языка на столе не было.
Марина Олеговна, нащупав табуретку и примерно отсчитав третий шкафчик справа, придвинула мебель поудобнее и взобралась на неё, для равновесия придерживаясь за дверцу стоящего рядом холодильника. В тот момент, когда обе её ноги уже были на табуретке, но центр тяжести еще не переместился в нужную плоскость, дверца холодильника открылась и Марина Олеговна полетела на пол, ударившись ухом об угол стола. В ухе громко стрельнула пушка, после чего наступила тишина.
Сергей Николаевич, чьё время истекало вместе с кровью, сделал на кухне полный хаос, но языка так и не нашёл, зато потерял половинку члена, которая всё это время была зажата в его руке вместе с лоскутком от треников. Обессилев и утратив последнюю надежду на всё, он сел на пол и завыл подстреленным волком. Через 15 минут он умер.