«Но было ли это именно тем, чего я боялся?» — продолжал он спрашивать самого себя, не выпуская пера из рук. «Что собственно я боялся узнать?"
«Боялся увидеть себя совершенно одиноким? Или боялся увидеть совершенно изменившегося Петра?"
Ивешка хотела безраздельно владеть Петром, и, разумеется, так поступала бы всякая жена, но дело-то и было в том, что она не была «всякой», а Петр тоже имел право на друзей. Черт возьми, если бы он мог построить хоть какой-нибудь маленький отдельный домик за холмом, то жил бы в нем как отшельник.
Он имел право иметь что-то свое и любить это.
Так значит поэтому он захотел заполучить эту лошадь?
Все было в порядке, как сказала Ивешка.
По крайней мере, хоть она была счастлива…
Или, по крайней мере, мы поладили друг с другом.
Проклятье.
Он не мог понять свой собственный нрав. Он не понимал, почему у него стоял ком в горле, хоть и предполагал, что не будет мириться с этим. Он положил локоть на стол, опустил подбородок на руку и в таком положении продолжал писать, безжалостный к себе и к своим представлениям о жизни: Иметь сердце — это еще не значит иметь защиту от эгоизма, который в нем же и находится — у нее или у меня.
Я так все еще и не знаю, что могу сделать, чтобы исправить положение. Я не знаю ни сколь велика моя ошибка, ни того, насколько я готов отважиться оказать помощь, ни даже того, сколь хорошо я представляю себе происходящее, потому что я потерял душевное равновесие. Учитель Ууламетс научил меня всему, что он знал, за очень короткое время, какое было в его распоряжении, но слава Богу, что Ивешка имела гораздо больше времени для ученья, и, может быть, я обязан прислушаться к ней. Я понимаю, как можно сделать что-то, но я до сих пор не знаю, должен ли я делать это, и если делать, то почему. Она знает это. Мне сейчас крайне необходимо, чтобы она указала мне на мою ошибку, она очень нужна мне, чтобы удержать меня от повторения ошибок ее отца, от большей их части, потому что учитель Ууламетс делал их, он делал самые ужасные ошибки… а я не хочу походить на него. Небесный Отец свидетель, я не хочу превратиться него…
Он с гораздо большим энтузиазмом, чего никак не мог понять Петр, отнесся к перестройке дома, выбрасывая оттуда прочь все затянутое паутиной прошлое Ууламетса, стараясь изменить даже внешний облик строенья, который был в памяти Ууламетса, выталкивая из себя и его и свои желанья все дальше и дальше в прошлое. Старик, умирая, хотел, чтобы молодой колдун узнал и получил все, что он сам знал и имел. И вот теперь этот мальчик, который когда-то так страстно желал этих знаний, отбрасывал их прочь, столько, сколько мог, зная ошибки своего учителя так же хорошо, как и все его достоинства.
Но старая память все еще навещала его беспорядочными, хаотичными обрывками-воспоминаниями: то еще работающая переправа на реке, то люди, путешествующие по старой дороге, то лес, каким он был до того, как огромные деревья умерли… это были самые простые обычные воспоминания, те самые…
Но никогда не было воспоминаний, связанных с пребыванием женщины в этом доме, той самой женщины, от которой у Ууламетса появилась дочь, которой он не верил, которой просто не мог верить.
Не было воспоминаний и о его ученике, Черневоге, также когда-то жившем в этом доме, который очень хотел получить тот самый подарок, который получил от старика Саша, и даже пытался однажды его украсть.
«Я хочу покоя и отдыха для тела», — записал Черневог в своей собственной книге. «Я хочу золота, а почему бы и нет?
Старый Ууламетс, сидящий в полуразвалившемся доме, старый Ууламетс, заставляющий учить глупость и заблуждающийся относительно понятий трусости и силы…
Ууламетс говорит об ограничениях и сдержанности, которые нужны в мире, где живет лишь один скот, который ничего не знает, не имеет власти над собственной волей и не понимает ничего даже в собственных желаниях, в то время как мы живем далеко-далеко от них, делая все, чтобы содержать в страхе и ужасе все этих крестьян».
Таков был Кави Черневог, чьи рассуждения обернулись против него же самого, подобно змее, чьи рассуждения были основаны на предположениях сплошь эгоистичных и недальновидных.
Саша обмакнул перо в чернила и записал, старательно удаляя Черневога из своих мыслей: «Все, чему учитель Ууламетс хотел меня научить, например, вести записи, я должен использовать и не забывать. Но то, что я не использую, я постепенно забываю. Разумеется, я не забываю этого навсегда, потому что у меня есть книга, которая напомнит мне об этом. Но там есть вещи, которые раньше имели очень сильное воздействие, но, вероятно, теперь они все реже и реже приходят мне на ум, и, я думаю, скорее всего потому, что теперь этот дом уже не тот, каким он его знал, и мы не те, какими он хотел бы нас сделать.
Скорее всего он был бы очень удивлен, я уверен в этом. Он был бы очень недоволен женитьбой Петра на Ивешке, и без сомнений могу предположить, что он сказал бы по этому поводу.
Может быть именно поэтому я продолжаю беспокоиться о них. Сам же я, Саша Мисаров, вполне определенно не желаю иметь никаких плохих мыслей о своих самых лучших во всем мире друзьях. Я думаю, что должен как следует все проверить и перестать портить отношения с Ивешкой, потому что Ууламетс не очень-то жаловал людей, не с тех пор, как женился сам, а с того времени, как он застал жену за своей книгой: Драга сделала его недоверчивым к людям, а затем рядом появился и Черневог…
Черневог был его самой большой ошибкой.
А какие же тогда были мои? Позволял себе помнить слишком много? Позволял себе быть подозрительным из-за всего, что случалось с ним?
А еще позволял себе быть эгоистичным. Что можно сказать про лошадь? А что можно сказать о моем собственном желании вновь вернуть Петра себе? Я чувствую одиночество, но я должен остановить это, потому что в этом нет ничего хорошего. В этом нет даже малейшего чувства. В доме дяди Федора мне было ужасно плохо, там никто не любил меня, кроме, может быть, Петра. Так что же собственно я хочу изменить? Ивешка недовольна мной, и она права: ничего хорошего нет во всем том, что выводит нас из равновесия, ничего хорошего нет в том, когда колдун начинает добиваться любви от окружающих его людей — это просто несправедливо по отношению к ним.
Однажды я уже познакомился с этим, когда жил в Воджводе, и тогда я был очень осторожен в своих желаниях, до тех пор, пока не пришел сюда и не повстречался с учителем Ууламетсом, который многому научил меня.
Но он никогда не желал благоденствия ни мне, ни даже Ивешке. Он хотел вернуть свою дочь еще задолго до того, как она встретила Черневога: он и умер с этим желанием, которое я все еще могу ощущать…"
Его сердце билось чуть слышно, так, что он едва мог различать его. Он мог даже представить себе, каковы могли быть желания старика, продолжай он жить. Желания эти наверняка предполагали бы, что он продолжал бы свои прежние отношения с ними и со своей дочерью, потому что Ууламетс был хозяином этого леса более сотни лет и не относился к той породе людей которые легко откажутся от чего-либо, и в последнюю очередь — от своей жизни или от своих целей.
Может быть, это желание все еще продолжается, Боже мой, может быть я сам до сих пор являюсь частью его, потому что не могу не интересоваться происходящим. Я постоянно хочу знать, что будет со всеми нами, и правильно ли мы поступаем, удерживая наши сердца, и какие именно мы колдуны, хорошие или плохие? А что, если мне не понравится ответ? Ведь так много всего, что идет не так, как следует. А то, что идет хорошо? Разве можно радоваться тому, что тебе удалось, если можешь узнать все, что с этим случиться в будущем?
Но Ууламетс всегда хотел знать, что произойдет после него. Я же боюсь узнать даже то, куда я в данный момент направляю свои действия. Может быть именно поэтому банник никогда не придет сюда? Ууламетс часто говорил, что «не знаю» и «знать не хочу» всегда перетянут канат…