«Он ставил на тебе опыты, — медленно проговорила я. — Он тебя пытал. Он, возможно, понял свои ошибки, нанял команду опытных хирургов… Как тебя оперировали? Через нос?»
Я сжалась и замерла, понимая, что сейчас она ударит. Однако ведьма не ударила. Тьма медленно пульсировала, словно ждала ответа. Далеко-далеко мелькнуло едва различимое лицо ведьмы.
«Саброра умер, — сказала я и торопливо взмолилась: не Энцо Саброра, пожалуйста, только не Энцо! — Но его клиника до сих пор работает. И там по-прежнему делают то, что называют терапией ведьм. Хотят заработать премии и звания на чужой крови».
Мне сделалось горько. Бесконечно горько. Никто и слова не сказал бы тамошним мозгоправам — кромсают ведьм, ну и пусть себе кромсают, чем меньше этих гадин, тем лучше. А изуверы в зеленых халатах будут рассказывать о том, что работают над делом государственной важности и спасают человечество. Возможно, в их воспаленном воображении плавала картина идеального мира, в котором нет ни ведьм, ни инквизиторов — только обычные люди, и они держатся за руки и поют хвалебные гимны.
«Заткнись, — хрипло выдохнула тьма, но я услышала уже не приказ, а мольбу. — Заткнись, гадина. Подстилка инквизиторская».
«Тебе нужна помощь, — твердо сказала я. — Тем ведьмам, которые все еще в клинике, тоже нужна помощь. Пожалуйста, отпусти меня. Мы их остановим вместе, но ты должна меня отпустить».
Конечно, я ничего не могла гарантировать, кроме того, что после паруса в Ханибруке, который убил пятнадцать человек, ведьму ждет костер. И она это тоже понимала: во тьме рассыпался издевательский смех, и воцарилась густая тишина.
«Эй! — окликнула я. — Ты еще здесь?»
Ответа не было — но сквозь тьму вдруг донесся далекий отзвук: придя из тех краев, где есть солнце, море и люди, он прошелестел во мраке, и я услышала:
«Эрна! Если ты жива, замри!»
Кажется, я даже дышать перестала. Застыла, залипла во тьме, словно в желе — вот еще бы остановить ту дрожь, которая сейчас меня колотила, и было бы совсем хорошо, но я не могла успокоиться. Так страшно мне не было даже тогда, когда ко мне бежали те свиньи. Я не разобрала, кому принадлежал этот голос, и хотела надеяться, что это все-таки был Энцо. Что он выжил, что ведьма лишь ранила его, а не убила.
Надо же, совсем недавно он входил в «Черничную ведьму» в Ханибруке, и я тряслась от ужаса и ненависти. А теперь — теперь все изменилось. Все стало другим.
По тьме будто бы прошла волна. Меня качнуло, подняло и швырнуло так, что на какое-то мгновение я лишилась чувств — конечно, если это вообще возможно в таком мраке. Опомнившись, я увидела, как далеко впереди из мрака соткалось лицо ведьмы — та карикатурная физиономия с длинным подбородком и крючковатым носом с бородавкой, которую рисуют в детских книжках. Ведьма издала мерзкий холодный смех, но я чувствовала, что она не торжествует, а пытается спрятать свой страх.
Она поняла, что проигрывает, и мне вдруг стало жаль ее. Невероятно, до слез жаль.
Очередная волна подхватила меня, перебросила и потянула вверх. Мрак наполнился светом, который мог испепелить меня дотла, и я вдруг с ужасом поняла: да это же Гексенхаммер! Вот, значит, как он бьет, когда…
Меня ударило. Резко, жестоко, почти выбивая жизнь. В ладони уткнулись камни и трава, длинные крылья тьмы прокатили меня по земле, и я влетела во что-то твердое, кажется, в ствол дерева, и почти задохнулась от боли в животе. Мелькнула смешная и нелепая мысль, что это та самая счастливая магнолия Энцо Саброры… хотя ведьма могла и соврать мне.
Не забыть бы, что я смогла узнать от нее. Только бы не забыть…
— Заложница! — услышала я энергичный мужской голос. — Внимание, здесь заложница!
— Жива! Она жива!
Я окончательно очнулась и поняла, что лежу на земле. Высоко надо мной кружилось желтое солнце фонаря, мягко озаряя плотную зелень деревьев, воздух пах цветами и морем, вокруг царила бархатная тьма южной ночи, но эта тьма не ранила — она была живой.
А там, куда меня привела та ведьма, была лишь смерть. Та, через которую ее проволок Энрике Саброра и его подручные.
— Эрна! — Господи, это действительно Энцо, это его голос! Мою голову аккуратно приподняли, опустили на чьи-то колени, и в вышине я увидела его лицо. На лбу Энцо красовалась здоровенная ссадина, украшенная нашлепкой лечебного пластыря, но та сила и злость, которые сейчас плескались в нем, придавали ему исключительно здоровый вид.