— Я ж тут слюнями захлебнусь от такого чуда…
Все рассмеялись, и я добавила:
— Готовить придется много, сегодня в «Белой цапле» наплыв клиентов. За дело!
Готовить пришлось до полудня: когда из плиты извлекли кексы, которые так и дышали сладостью и теплом, я окончательно лишилась сил, пусть и лежала на диване со всеми удобствами. Лука и Сандро забрали приготовленное, и хозяин «Белой цапли» сказал:
— Что ж, хочется верить, что мы все-таки не разоримся, — и мне понравилось это «мы».
— Мне надо отдохнуть, и вам тоже, — сообщила я, обращаясь к слугам. — После обеда возьмемся за чизкейки и десерты с карамболой — это уже пойдет на завтра.
Когда коробки со сладостями вынесли из дома, а Гвидо с недовольным видом вернулся из ресторана, где забирал заказанный обед, Энцо помог мне добраться до спальни — укладываясь на кровать, я призналась:
— Чувствую себя выжатым лимоном. Спасибо тебе огромное.
— За то, что выжал лимон? — усмехнулся Энцо. Я махнула на него рукой.
— Ну тебя. За то, что предложил помощь. Это очень важно.
— Для меня тоже, — сказал Энцо и протянул мне таблетницу и стакан воды. — Выпей и вздремни, тебе надо прийти в себя.
Оказывается, командовать тоже трудно. Я, кажется, впервые поняла, за что начальникам платят намного больше, чем подчиненным — за то, что они способны все организовать и ничего не упустить из виду. Слуги Энцо делали все так, как я говорила, но они не были профессиональными кулинарами, и в какие-то моменты нам всем приходилось сложно.
Но мы справились. Сейчас усталость наполняла меня, но я чувствовала себя счастливой, словно ребенок перед новогодней елкой, который получил такие подарки, о которых даже не мечтал.
— Спать я точно не смогу, — призналась я. — Что мы будем делать дальше, Энцо? Ты говорил, что планируешь принять наследство своего отца…
Энцо кивнул — по его лицу скользнула тень. Было видно, что ему становится не по себе, когда он начинает думать о клинике, в которой отец когда-то бил его током и собирался вырезать кусочки мозга — но и не думать об этом было нельзя. Не потому, что он стал видеть в ведьмах людей, не потому, что наше королевство было правовым государством — а просто потому, что если в мире есть зло, то с ним нужно бороться.
Он не умел поступать по-другому.
— Я уже написал в клинику, — сообщил Энцо. — Довел до директора желание занять место моего отца в управляющем совете, как его единственный наследник я имею на это полное право. Вряд ли это, конечно, понравится тем, кто там заправляет.
— Да, новый человек это зачастую проблемы, — согласилась я. — Хотя бы потому, что нужно вводить его в курс дела и всех интриг. И еще потому, что ты инквизитор, которого отец хотел избавить от способностей.
Энцо кивнул, и я почему-то подумала: ему нравится все это. Не просто опасное приключение — долг, который он всегда стремился выполнять.
— Для всех я по-прежнему отставной инквизитор, который просто пришел на помощь своим коллегам в Марнахене, — Энцо поднялся и прошел по комнате туда-сюда: было видно, что он взволнован. Мы очистили рану в его душе от гноя и грязи, но она еще не зарубцевалась до конца, и то, что он собирался сделать с клиникой и в клинике, было частью его излечения. — Надо как-то жить дальше, и я решил, что клиника доктора Энрике Леонардо Саброры как раз и есть то, чем я хочу заниматься. В конце концов, у меня колоссальный опыт работы с ведьмами.
Я невольно поежилась, понимая, каким именно был этот опыт. Слишком хорошо я познакомилась с Гексенхаммером в исполнении Энцо. Он словно понял, что его слова меня зацепили, потому что добавил:
— Извини. Я не хотел тебя задеть.
Я ободряюще улыбнулась. Надо же, как быстро меняется человек, когда ему хочется измениться! Плотина прорвалась, и освобожденная река хлынула из плена — не удержать, не заточить обратно. Энцо Саброра был хорошим человеком, и теперь ему не надо было запирать самого себя в клетке. Он мог жить.
— Хорошо, что теперь ты видишь не врагов, а людей, — искренне сказала я. — Помню, как увидела тебя в Ханибруке… никогда не поверила бы, что ты откроешь свою кухню для ведьмака и душу для ведьмы.
Некоторое время Энцо молчал, словно пытался подобрать слова к тому, что сейчас поднималось из его души. В окно дул мягкий ветер, на улице густела полуденная жара, и мир был полон жизни, золота и меда.
— Меня самого это удивляет. Но я знаю, что это правильно. Как будто у меня лопнул обруч вот здесь, когда сгорел портрет, — он дотронулся до своего лба и сказал: — Думаю, что на следующей неделе мы с тобой отправимся в клинику.