Наконец он заметил, что деревья стали как будто редеть, и скоро увидел реку. Он сел и сполз под откос к самому берегу, едва замечая, что солнце уже село и над рекой стоят светлые фиолетовые сумерки. Знакомые мостки причала были на своём месте: начинались на берегу и обрывались над рекой. Баржи-пристани у мостков не было. Только далеко у заворота реки, еле различимые в сумерках, расплывались очертания парохода, тащившего за собой на буксире баржу, и мерцал огонёк на корме.
Конечно, оттуда никто не мог увидеть где-то далеко позади маленького человечка на пустынном берегу. Сам человечек это прекрасно понял. Он опустился прямо на землю и чуть не заплакал от досады, от страха и обиды, что всё так глупо получилось. Самое обидное было то, что совершенно некого было винить, кроме тетерева, на которого он смотрел. А если разобраться, то и тетерев не очень-то виноват что сидел на ветке… А когда человеку некого винить, ему всё делается ещё вдвое обиднее. Теперь, когда он перестал спорить и ругаться со своей больной ногой, ему стало её очень жалко и от этого ему стало ещё горше.
Сидеть на снегу было холодно, он кое-как поднялся и, очень бережно ступая, дохромал со своей бедной, обиженной ногой до дедовой сторожки.
Дверь так и стояла, подпёртая колом. Если бы не этот дурацкий кол, может быть, кто-нибудь с «Малявина» на всякий случай заглянул бы в избушку? Но дверь, снаружи подпёртая колом, ясно говорила: тут никого нет!
Все вещи, рюкзак остались нетронутыми, лежали, как он их оставил, отправляясь на глухариную охоту. Если бы кто-нибудь заглянул сюда, сразу бы понял, что на берегу остался человек, и, наверное, подождали бы, погудели несколько лишних раз!..
Он растопил печурку, открыл заслонку и, еле стащив со стонами и воплями ботинок, долго рассматривал ногу. Начиная от щиколотки она очень распухла. Кожа стала глянцевитой, как фотобумага, и притронуться к ней было больно. Вид у неё был жалобный. Он попробовал было её понемножку растирать, но она не далась, такой скандал подняла, что он отступился, оставил её в покое.
— Ну что ж, ничего страшного не случилось! — громко я даже слегка насмешливо сказал себе Филипп. — В конце концов тут не необитаемый остров. Будут ещё какие-нибудь пароходы… Меня уже скоро начнут разыскивать в городе!.. В редакции уже получили плёнку и моё письмо, в котором я извещаю, где именно слез с парохода… Пошлют кого-нибудь за мной. Может быть, даже вертолёт! Он сядет тут около сторожки, и всё моё приключение разом окончится!..
Он деловито разделил оставшиеся галеты, колбасу и сахар на пять порций, чтоб хватило подольше, затопил печку и лёг на нары, прислушиваясь к тому, что делается на реке. Не прозевать бы, когда пойдёт следующий катер или буксир с баржами!
Всю ночь он не мог заснуть от беспокойства ожидания; то и дело подпрыгивая на одной ноге, добирался до двери, приотворял её и вглядывался в темноту; прислушивался, не постукивает ли вдали двигатель приближающегося парохода.
Едва рассвело, он выбрался на причальные мостки и долго сидел там над водой, прислушиваясь к шуршанию льдинок. Под рукой у него лежал длинный шест с привязанным к концу носовым платком, очень похожий на ту рогатую ветку, которой он в детстве сигнализировал жестоким капитанам с необитаемого дачного пляжа.
Только совсем промёрзнув, он вернулся в избу, подкинул в печку дров, заготовленных сторожем, съел галету и выпил целый котелок жидкого чая, чтоб не чувствовать голода. Приятно согрелся и, ткнувшись носом в сено, вдруг уснул тяжёлым, как говорили в старину, «медным», сном.
Ему снился студент-попутчик. Он весело махал руками с борта пароходика. Оказывается, он возвратился потому, что потерял адрес, куда надо отсылать плёнку. «Очень удачно, что вы вернулись! Я аду с вами!» — радостно отвечал Филипп и смеялся во сне, что всё так просто и хорошо кончилось. Шум двигателя парохода в его ушах звучал как лучшая музыка, и он крепко спал, улыбаясь во сне от радости в то время, как самый настоящий, а не снящийся мощный буксир с плавучим краном медленно приближался… проходил мимо пристани… и медленно ушёл за поворот.
Вахтенный, прислушиваясь к шуршанию сала, расступавшегося в обе стороны от носа буксира, задумчиво оглядел берег и сказал товарищу:
— Гляди, дебаркадеры по всей реке уже поснимали. И дед Ульян покинул свою резиденцию, предаётся заслуженному отдыху в городских условиях… Пустыня, на берег поглядеть!..