— Я вам дам двести рублей, — сказал Сергей нахмурившись. — Вручите их вашему семейству. Примите, кроме того, во внимание, что революция может удаться.
Сергей выложил на стол деньги и отвернулся. Прошла минута молчания. Священник смотрел на деньги. Он колебался.
— Я согласен, — проговорил он наконец тихим голосом.
И еще раз повторил:
— Я согласен.
Он взял деньги, взглянул на Сергея, который все еще стоял отвернувшись, и незаметно удалился, осторожно притворив за собой дверь. Через минуту в кабинет вошел прапорщик Мозалевский, которого Сергей вызвал к себе, чтобы командировать его в Киев.
Сергей быстро взял его за руку, усадил в кресло и стал оживленно объяснять, что нужно сделать.
— Запаситесь партикулярным платьем, — говорил он ему. — Возьмите с собой двух расторопных солдат. Пусть они переоденутся в крестьянское платье или, по крайней мере, срежут погоны. Передайте письмо Алексею Капнисту, разбросайте воззвания. Будьте осторожны. Я буду ждать вас в Брусилове.
— Постараюсь оправдать ваше доверие, полковник, — почтительно отвечал Мозалевский, вставая.
Площадь была полна народу. Утро было пасмурное. Только вдали, над лесом, прорезывались сквозь облачную пелену куски голубого неба.
Сергей появился в сопровождении Матвея. Ряды зашевелились. Сергей поднял руку, призывая к вниманию.
— Солдаты! — сказал он громко и внятно. — Поздравляю вас с первой победой. Город, который вы заняли, — маленький, незначительный город. Но все большое начинается с малого. Ребенок растет и становится взрослым, сильным мужчиной. Нас было всего две роты, когда мы выходили из Ковалевки. Здесь я вижу перед собой пять рот. Черниговский полк подымет весь корпус — и вольность, которая установлена здесь, в этом маленьком городе, распространится на всю Россию! Солдаты! — продолжал Сергей. — Наше дело так благородно, что не терпит никакого принуждения. Кто хочет — иди с нами. Кто боится — оставайся, если совесть позволяет ему бросить товарищей.
Ряды сдвинулись при последних словах.
— Все идем! Постоим, не сдадимся! — слышались громкие восклицания.
— Все идем! — надсаживая грудь, восторженно крикнул Кузьмин. — Не правда ли, братцы?
— Верно! Правильно! — пронесся гул голосов.
Когда улеглось общее возбуждение, вышел смущенный священник и приступил к совершению молебна. Он запинался, произнося молитвы, и неловко двигал руками, опуская кропило в таз и опрыскивая водой солдат.
Окончив молебен, священник начал читать «катехизис». Голос изменял ему. Солдаты хмурились, не понимая, чего от них хотят.
В первом ряду стоял тощий солдат Павел Шурма. Он уставился в землю и недовольно жевал губами.
— «Стало быть, бог не любит царей?» — слышался среди нахмуренной тишины дрожащий голос священника.
Священник вдруг замолчал. Он не в силах был выговорить следующего за этим «вопросом» страшного «ответа».
Бестужев выхватил у священника лист и громко отчеканил дерзкий «ответ»:
— «Нет. Они прокляты суть от него, яко притеснители народа, а бог есть человеколюбец».
Бестужев звонко и отчетливо дочитал «катехизис».
Солдаты стояли неподвижно.
— Ладно, чего уж, — пробормотал себе под нос Павел Шурма. — Сказано и так: не отстанем!
Еще звучали в воздухе последние слова «катехизиса»: «А кто отстанет, тот, яко Иуда-предатель, будет, анафема, проклят. Аминь».
Солдаты еще не оправились от своего смущения.
И вдруг послышалось веселое позвякивание колокольчиков.
По улице к площади, взрывая комья снега, мчалась почтовая тройка. В ней ехал, привстав нетерпеливо с сиденья, молоденький, тоненький, вытянутый в струнку офицер. Под небрежно накинутой на плечи шинелью виден был его блестящий, с иголочки, новый свитский мундир.
— Ипполит! — вырвался испуганный возглас у Матвея.
Да, это был Ипполит, свиты его величества подпоручик, только что выпущенный из училища.
Выскочив из саней, Ипполит стремительно бросился к братьям. Держа их руки в своих, он поворачивал сияющее лицо то к одному, то к другому.
— Я назначен в Тульчин, во вторую армию, в штаб, говорил он, захлебываясь от радости. — Но теперь никуда не поеду. Я остаюсь с вами!
Он доверчиво оглядывался на солдат, улыбался обступившим его офицерам и продолжал с увлечением:
— Вся надежда на вас. Ведь я выехал как раз накануне четырнадцатого. Со мной было от Трубецкого письмо, но я его уничтожил. В Москве я остановился у Свистунова, его арестовали при мне. Везде аресты, шпионы. Но теперь… теперь все другое! Эта минута заставляет меня забыть все, я так счастлив!