Справа у дороги, под прикрытием небольшого возвышения, виднеются две пушки. Два дула черными пятнышками выглядывают из-за белоснежного косогора.
Сейчас должно совершиться чудо: эти два дула будут повернуты туда, на Житомир!
— Стрелки, врассыпную! В обход на орудия!
Сейчас решится все: от этой минуты зависит, какое течение примет история. Восстание разрастется, как пущенный с горы снежный ком, и обрушится на головы тиранов грозным снежным обвалом.
— Смелее! Нас ожидают там братья!
Над пригорком брызнула искра, вспыхнул дымок. Выстрел. В воздухе с ноющим визгом засвистала картечь.
И тотчас раздался пронзительный, жалобный вопль:
— Что же это, братцы? Нас обманули!
Все мгновенно смешалось. Передний взвод бросил ружья и побежал. На дороге, уткнувшись лицом в снег, скрючившись или опрокинувшись навзничь, лежали раненые и убитые.
Повсюду хлестала картечь. Лошадь Сергея подпрыгнула и с храпом повалилась на бок. Сергей едва успел выпростать из стремян ноги. С головы его слетела фуражка.
Солдаты метались туда и сюда. Одни бежали обратно, по дороге к обозу, другие — в сторону, в снежное поле.
Сквозь толпы бегущих пробивался с частью своей роты Щепилла. Он раздобыл откуда-то ружье со штыком и рвался вперед с опущенной головой, как разъяренный бык, который, склонив рога, бросается на противника.
— За мной, братцы! — ревел он отчаянно. — За волю, братцы, за вашу крестьянскую волю…
Он вдруг захлебнулся — выронил ружье и, вытаращив глаза, осел книзу. Солдаты бежали назад.
Щепилла остался на месте. Он лежал, раскинув свои неуклюжие руки со сжатыми огромными кулаками. Вытаращенные глаза уперлись в синее небо. Из шеи на снег текла кровь: картечная пуля перебила ему артерию.
Над снежным простором ползли черные полосы дыма. Пахло гарью. Черниговцы кучками разбегались по всем направлениям. Эскадрон гусар, рассыпавшись по всему полю, преследовал беглецов и загонял их обратно на дорогу.
Сергей был ранен в голову, над левым глазом. Он стоял без фуражки. По его лицу текла кровь. Он подносил иногда руку ко лбу и ощущал на пальцах теплую, липкую влагу.
Рана на время оглушила Сергея. Он почти не сознавал, что делается кругом.
Очнувшись, он медленно направился к обозу. С поля навстречу бежали нестройной толпой преследуемые гусарами солдаты. Один из них — с худым, желтым лицом — бросился со штыком прямо ему наперерез.
Сергей что-то припомнил. Да, это Павел Шурма, рядовой пятой роты, тот часовой, который пытался остановить его, когда он выпрыгнул из хаты в Трилесах. Он вспомнил это изможденное лицо с ввалившимися щеками и торчащими скулами.
Павел Шурма бежит прямо к нему. Его губы трясутся, взгляд полон ненависти.
— Ходил, ходил, пока картечью лоб не расшибло! — кричит он плачущим, каким-то бабьим голосом. — Погубил ты нас, предал.
И он занес было штык, готовясь как будто заколоть Сергея. И неизвестно, что было бы, если бы не подоспел унтер Абрамов.
— В уме ли ты, сволочь! — крикнул он, отталкивая прочь обезумевшего солдата.
Павел Шурма бросил ружье в снег и, захлебываясь слезами, проговорил тем же бабьим голосом, полным безысходного отчаяния:
— А, пропадай все на свете!..
Сергей стоял неподвижно, с потерянной, слабой улыбкой.
Он не заметил, как около него очутились Соловьев и Бестужев. Бестужев, рыдая, приник к его плечу головой. Соловьев с нежной заботой стирал платком с его лица кровь.
Взяв Сергея под руки, Соловьев и Бестужев привели его туда, где, сбившись в кучу, вкривь и вкось стояли обозные телеги.
— Где брат? — повторял Сергей в забытьи. — Где Ипполит?
Вправо от дороги, поднимаясь по отлогому косогору, тянулся редкий лесок — остаток бывшего здесь когда-то густого обширного леса.
Соловьев молча указал туда рукой.
На снегу, под деревом, в нескольких саженях от дороги, вытянувшись в струнку, лежал Ипполит. Его тонкий стан казался еще тоньше. В правой руке, слегка откинутой в сторону, был зажат пистолет. Выражение лица было гордо-спокойное. Как будто теперь он наверное знал, что его мечты и дела на пространстве бесчисленных лет когда-нибудь, где-нибудь, но отзовутся.
Над ним стояли Матвей и Кузьмин.
Ипполит выполнил клятву — умереть на роковом месте. Увидев общее бегство, он выстрелил из пистолета себе в рот.
Один эскадрон гусар окружил толпу согнанных на дорогу солдат.
Другой поскакал к офицерам, собравшимся на месте разбитого обоза.
Впереди эскадрона, лихо размахивая саблей по воздуху, мчался на черном коне молоденький ротмистр — гладенький, чистенький, с пухлыми розовыми щечками, разгоревшимися от воздуха и движения.