— Никак не могут остаться, — сказал он, ласково глядя на Никиту. — Народ увидел бы себя ограбленным на другое утро после революции и в одно мгновение уничтожил бы и нас и нашу республику.
Какие же ваши предложения на этот счет? — спросил Тургенев. — Я не имел удовольствии читать вашей «Русской правды».
— Там еще нет обстоятельного разъяснения сего предмета, — спокойно отвечал Пестель. — Впрочем, я могу сейчас сообщить свой проект в главных очертаниях.
И он приступил к изложению своего проекта земельного устройства. Излишки помещичьих земель, превышающие законом установленное количество, отходят за выкуп в собственность государства. Все вообще земельное пространство делится пополам. Одна половина будет называться землей общественной, другая — частной. Земля общественная назначается для доставления необходимого пропитания всем гражданам без изъятия; земля частная, в которую входят и оставшиеся помещичьи владения, может быть собственностью отдельных лиц.
— Когда этот порядок будет введен в полной мере, — сказал Пестель, — каждый гражданин, если он согласен трудиться, получит право на участок общественной земли, достаточный для его пропитания с семьей. Где бы он ни странствовал, где бы ни искал счастья, он всегда знать будет, что если успеху изменят его стараниям, то в волости своей, в сем политическом своем семействе, он всегда найдет себе пристанище и хлеб насущный. Питаться он будет не от милосердия ближних и не отдаваясь в их зависимость, а от собственных трудов своих. Не будет больше столь резкого различия между богатством и бедностью, ибо за каждым сохраняется право на его земельную долю. Каждый гражданин российский почувствует себя хозяином в своем государстве, каждый увидит, что находится он в государстве для блага своего и что подати он платит и повинности несет для цели ему дорогой и близкой.
Трубецкой слушал с видом чрезвычайного внимания. Никита хмурился. Тургенев усмехался. Князь Оболенский и Рылеев, видимо, были увлечены нарисованной Пестелем картиной всеобщего счастья и его ясной, вразумительной речью; они слышали его в первый раз. Оболенский не сводил с Пестеля глаз, пока он говорил. Рылеев порывисто ерошил волосы и повторял вполголоса:
— Voila la chose![38]
Это была его любимая поговорка.
Пестель закончил свою речь с некоторым волнением. Последние слова он говорил точно для себя, а не для слушателей Взгляд его ушел внутрь. Но вскоре лицо его приняло обычное выражение холодного спокойствия.
Наступило молчание. Оно было прервано Трубецким.
— Цели, изложенные вами, прекрасны, — сказал он. — Но какими мерами думаете вы обеспечить их достижение? Что, если народное собрание отвергнет республику?
— Одобренные нами преобразования должны быть поддержаны всеми возможными мерами, — отвечал Пестель. — Нельзя останавливаться на половине дороги. А народное собрание удобнее всего созвать уже после того, как утвердится новый порядок вещей и произведено будет разделение земель.
— Кто же будет вводить этот новый порядок? — спросил Трубецкой.
— Временное республиканское правление, облеченное верховной властью, — твердо ответил Пестель.
— На какой срок предполагаете вы учредить временное правление? — осторожно осведомился Трубецкой, переглянувшись с Никитой. — На год, два?
— Для перехода к новому порядку нужна постепенность, — холодно отвечал Пестель, не обращая внимания на коварный смысл вопроса. — Одно разделение земель возьмет лет восемь — десять.
— Десять лет! — раздались возмущенные голоса.
— Да это новая тирания! — воскликнул Рылеев.
Все обаяние Пестеля в его глазах мгновенно разрушилось; теперь он видел в нем только опасного честолюбца, каким его изображали Трубецкой и Никита.
— Может быть, это и тирания, — улыбнувшись, сказал Пестель, — но тирания, имеющая одно в виду: всеобщее благо.
— Ничто не может оправдать насилия над правами народными — горячо возразил Рылеев. — Всем сердцем своим, всеми своими помыслами принадлежу я республике, но первый восстану против нее, если она не будет основана на свободном изъявлении воли народа!
— Какой бы ни был превосходный устав, а нельзя вводить его силой! — вторил Никита. — Кто поручится, что переворотом не воспользуется какой-нибудь честолюбец?
— Охотники в Наполеоны всегда найдутся, — проговорил Тургенев.
Что ж, и тогда мы не были бы в проигрыше, Николай Иванович, — заметил Пестель, обернувшись к Тургеневу. — Разумеется, если он будет действовать в духе нашей цели.