— Все кончено, теперь мы погибнем! — повторяет он. — Как раз теперь, когда сердце полно жизни и счастья…
— Мы едем немедля, прямо отсюда, не заезжая домой, — отрывисто говорит Сергей. — Матюша, — обращается он к брату, — ты известишь Аннету, что я не мог с ней проститься.
Матвей смотрит на брата.
— Ты ошибаешься, Сережа, — отвечает он печально. — Я не оставлю тебя. Что бы ни было, я буду с тобой до конца, Сережа.
Сергей изо всей силы сжимает Матвея в объятиях.
— Алеша, руку! — приказывает он. — Матюша, и ты Вот так.
Он соединяет руки Алексея и Матвея.
— Вот так, говорит он. — В эту минуту забудьте о ссоре!
А Соня Капнист, которая, проходя мимо двери портретной видела, как рыдает Бестужев, потом умиленно шептала Полине:
— Бедный, он так любил государя!
XIII. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ
В марте 1825 года князь Трубецкой, полковник Преображенского полка, управлявший вместе с Рылеевым Северным обществом, покинул Петербург и перешел на службу в Киев, в штаб четвертого корпуса, которым командовал генерал Раевский, герой двенадцатого года. Он сделал это по настоянию Рылеева, который считал необходимым наладить постоянную связь с Южным обществом для установления единого плана действий. Сношения с Пестелем Трубецкой вел через Сергея Муравьева, который находился под Киевом, в Василькове, где стоял Черниговский полк. Приезжая в Киев, Сергей останавливался у Трубецкого, в его квартире на Крещатике. Вечером оба удалялись в кабинет, и там беседы их затягивались часто за полночь.
Сергей обворожил Трубецкого и молодую жену его, Екатерину Ивановну, своей необыкновенной мягкостью, за которой чувствовался, однако, твердый, мужественный характер.
Екатерина Ивановна ничего не знала о политических замыслах мужа: все переговоры по этому предмету были для нее тайной. В Сергее она видела только обаятельного, остроумного человека с чуткой, возвышенной душой и глубоким пониманием искусства. Он пел иногда, а она аккомпанировала ему на клавесинах. Его пение вызывало у нее слезы: так задушевно, так удивительно нежно звучал голос этого армейского подполковника.
За ужином говорили о литературе.
— Возвышенное направление поэзии Байрона, — говорил Сергей, — следует отнести к нашей эпохе, когда рушилось столько ложных идей и старых предрассудков. Умы освободились от оков и устремились к мыслям, открывающим новые горизонты, сердца помолодели и обратились к чувствам более благородным и, главное, деятельным. Наша эпоха полна событий, мы дети двенадцатого года. Люди поняли, в чем истинное счастье, достойное великого назначения человека. Вот почему и поэзия заговорила языком более мужественным. В Англии Байрон у нас Пушкин, Рылеев. Их стихи полны огня — сравните их с сонными творениями прежних поэтов. Я, впрочем, не скажу этого о Радищеве, да и у Державина есть горячие строки, вылившиеся из сердца, при всей отсталости его понятий. И это движение в нашей поэзии, раз возбужденное, не замрет никогда. За Пушкиным и Рылеевым пойдут другие…
Не только Екатерину Ивановну, но и самого Трубецкого, довольно равнодушного к поэзии, увлекали речи Сергея.
— Чудесный человек! — говорила о нем Екатерина Ивановна мужу. — Знаешь, он мне напоминает… не умею сказать… ну, вот будто мягкое железо… Изумительный человек! Каждое слово его входит прямо в душу…
Сергей сумел сгладить противоречия между Югом и Севером и преклонить Трубецкого на республиканскую цель. Общее выступление, по соглашению с Трубецким, было назначено на лето 1826 года, когда предполагался императорский смотр на юге, в Белой Церкви. Южное общество бралось арестовать императора, в то время как Северное должно было, пользуясь его отсутствием, захватить власть в Петербурге, заняв Зимний дворец, Петропавловскую крепость и Сенат. Для того чтобы сообщить эти решения Рылееву и князю Оболенскому, старшему адъютанту гвардейской пехоты, который был ближайшим помощником Рылеева, Трубецкой взял отпуск под предлогом свидания с родственниками жены — ее отцом, графом Лавалем, и сестрой, которая была замужем за австрийским посланником графом Лебцельтерном. Генерал Раевский охотно дал ему отпуск, но при этом покачал головой и погрозил пальцем: он давно уже видел, что вокруг него что-то затевается, и не особенно верил в то, что Трубецкой едет в Петербург для семейного свидания.
Трубецкой приехал в Петербург 10 ноября рано утром и остановился с женой в доме своего тестя графа Лаваля, на Английской набережной. Наскоро позавтракав, он поспешил к Рылееву, в дом Российско-Американской компании на Мойке.