Она не спала всю ночь. На этот раз Кондратий не пришел в спальню и, сославшись на какие-то дела, остался в кабинете. Заслышав в седьмом часу, когда было еще совсем темно, какой-то шорох в прихожей, она бросилась туда босая, в ночной кофточке, и при тусклом свете ночника увидела Кондратия, надевавшего шинель. Она не могла выговорить ни слова и только еле слышно прошептала, приникнув к его груди:
— Кондратий…
— Наташа, друг, родная, успокойся! — бессвязно говорил Рылеев и гладил ее волосы и целовал ее. — Все будет хорошо… Пойми: долг, отечество… Поверь, все будет хорошо… А если… ты поймешь, не укоришь — не правда ли, милая, родная?
— Знай только, Кондратий… — ответила она, стараясь сдержать рыдания, — знай: я навсегда с тобой, навсегда!
Послышался осторожный стук в дверь. Это был Николай Бестужев, с которым Рылеев условился ехать вместе в гвардейский экипаж.
Пять рот Московского полка с барабанным боем и развернутыми знаменами маршировали быстрым шагом по Гороховой улице с криком:
— Ура, Константин!
— Ура, Константин! — отвечала толпа, наполнявшая тротуары с обеих сторон.
— Старайтесь, ребята! — раздавались голоса. Крепко стойте за правду!
Все — и солдаты и народ — как-то чувствовали, что за именем Константина кроется что-то другое.
Впереди шествовали Александр Бестужев в блестящем адъютантском мундире, Михаил Бестужев и с обнаженной саблей князь Щепин-Ростовский. Эти мундиры, эти знамена, этот барабанный бой, эти стремительно марширующие ряды солдат — все это производило впечатление грозной силы. Все понимали, что совершается что-то небывалое.
На углу Фонтанки навстречу выбежал из подъезда Якубович с саблей наголо, на острие которой надета была его шляпа с белым пером. Он пошел вперед с криком:
— Ура, Константин!
— Ура, Константин! — подхватили солдаты.
Высокий, смуглый, с черной повязкой на лбу и густыми бровями, Якубович имел крайне воинственный вид.
— Ну, храбрый кавказец, — шутливо обратился к нему Михаил Бестужев, — тебе по праву принадлежит начальство. Веди!
Сенатская площадь была пуста, когда подошел Московский полк. Не было никого из других частей, которые должны были присоединиться к восставшим. Не показывалось никакое войско и со стороны Зимнего дворца, где находился Николай.
В глубине площади забором огорожено было место постройки Исаакиевского собора. На набережной, между Исаакиевским мостом и Адмиралтейским бульваром, сложены были приготовленные для собора камни. За забором и около камней суетились плотники и каменщики. Услышав барабанный бой, они мигом высыпали на площадь. Иные влезли на забор.
Михаил Бестужев построил солдат в каре, так, чтобы в случае нападения отстреливаться на все четыре стороны. Свои роты, вместе с рядовыми из других рот, он поставил фасом к сенату и к памятнику Петру. Роты Щепина-Ростовского заняли два фаса, обращенных к собору и к Адмиралтейству.
Было девять часов. Над Невой и над площадью стоял утренний туман, как всегда бывает в Петербурге в это время года. Накануне была оттепель, а сейчас подморозило, и под ногами было скользко.
Перед фронтом и в рядах стояли члены тайного общества в штатском: Пущин в енотовой шубе, Кюхельбекер с длинным пистолетом, который торчал из-за пазухи, Каховский тоже с пистолетом.
Между тем крутом собралась тысячная толпа — большинство из простого народа, но были и одетые по-господски. Из толпы слышались возгласы:
— Ура, Константин!
— Держитесь, ребята!
Какой-то молодой человек в шинели с бобровым воротником выкрикнул:
— Ура, конституция!
— Ура, конституция! — отозвалось несколько голосов из солдатских рядов.
— А ты понимаешь, что такое конституция? — спросил Михаил Бестужев ефрейтора Любимова, молодца и красавца.
— Как не понимать, ваше высокоблагородие, — отвечал тот. — Тоже наслышаны. Это значит, чтобы все были на равных правах.
В это время от другого берега Невы отделились какие-то темные фигуры. Это были кадеты Морского и Первого кадетского корпусов. Их было человек десять. Четко отбивая шаг, они маршировали по льду, по три в ряд, направляясь к площади! Они были без шинелей, в черных мундирчиках, стянутых кушаком. Впереди шел стройный, красивый мальчик с разрумянившимися от мороза щеками. Он вытянулся перед Бестужевым во фронт, признав в нем по эполетам старшего чином.
— Господин штабс-капитан, — отчеканил он звонко, — мы присланы депутатами от наших товарищей, чтобы испросить позволение сражаться в ваших рядах. Мы все готовы умереть за свободу.