Бестужев был человек хладнокровный, но тут не выдержал: что-то всколыхнулось в его груди, и чувство умиления захватило душу. Он пристально глядел на красивое лицо мальчика, и у него промелькнула мысль: зачем останавливать благородный порыв этих юных птенцов? Не позволить ли им, в самом деле, остаться на площади? Их присутствие рядом с усачами-гвардейцами поразило бы воображение. Участие детей в восстании — явление небывалое в исторических летописях. Но благоразумие тотчас взяло верх: нельзя подвергать опасности жизнь этих ребят-героев.
— Благодарите ваших товарищей за их намерение, — сказал он, кладя руку на плечо мальчика, — но поберегите себя для будущих подвигов.
С этими словами он обнял его и крепко расцеловал.
Кадеты сделали поворот налево кругом и, так же отбивая шаг, пошли обратно.
Подъехал на извозчичьих санях Рылеев.
— А Трубецкой где? — был первый его вопрос, когда он вышел из саней. — Почему его нет?
Александр Бестужев только пожал плечами.
— Ну хорошо, я разыщу его, — сказал Рылеев, — а потом поеду в Финляндский полк. В гвардейском экипаже остался
Бестужев Николай. Там Шипов противодействует; умоляет не губить себя, уверяет в благих намерениях императора и прочее Человек ловкий, ораторствовать умеет… Пущин, поедем к Трубецкому, а пока пусть примет команду Якубович. Где он?
— Был и куда-то исчез, — ответил Александр Бестужев.
У храброго кавказца заболела голова.
— Тогда Оболенский, — сказал Рылеев.
— Его тоже нет, — проговорил Александр Бестужев, — но он будет, конечно.
Рылеев сердито махнул рукой.
— Едем! — решительно обратился он к Пущину.
Оба сели в сани и поехали к Трубецкому, па Английскую набережную.
Оболенский был на площади рано поутру, еще до прихода Московского полка, но, не найдя никого, решил действовать самостоятельно. Он хотел во что бы то пи стало добыть артиллерию и отправился в Преображенские казармы, к конным артиллеристам. Однако оказалось, что генерал Сухозанет, командир гвардейской артиллерии, успел уже принять свои меры. Граф Коновницын, сын героя двенадцатого года, и Малиновский, офицеры конной артиллерии, оба члены общества, сидели под арестом. Оболенский, пользуясь своим положением адъютанта генерала Бистрома, хотел было проникнуть в казармы, но полковник Пистолькорс, стоявший с обнаженной саблей у входа, преградил ему путь. Напрасно юнкера из-за спины Пистолькорса подавали ему какие-то знаки: пробраться в казармы так и не удалось. То же самое оказалось и в пешей артиллерии: члены общества, в том числе и внук Суворова — корнет Александр Суворов, князь Италийский, граф Рымникский, были уже арестованы.
Вернувшись на площадь, Оболенский принужден был взять на себя командование.
— Что ж это такое? — говорил он раздраженно. — Где Панов и Сутгоф? Почему нет гвардейского экипажа? Время идет, нужно действовать. Николай, вы его знаете, медлить не станет!
И в самом деле, с противной стороны уже начиналось какое-то движение. Появились конногвардейцы. Они тихо приближались, по трое в ряд, по Адмиралтейскому бульвару и, повернув направо, выстроились тылом к Адмиралтейству и правым флангом к набережной.
Оболенский рассыпал стрелков перед колонной и сам стал с ними.
Минута напряженной тишины. Только стук подков по обледенелой мостовой. Обе стороны застыли в ожидании. Вдруг линия конногвардейцев заколыхалась — они двинулись прямо на московскую колонну.
— Не стрелять! — раздался голос Оболенского. — Они присоединятся к нам!
Но было поздно. Раздался залп ружей. Справа и слева, с набережной и из-за забора, полетели в атакующих камни и поленья. Лошади скользили и спотыкались. Несколько человек упало. Конногвардейцы повернули обратно. Атака была отбита.
— Ура! — кричал теснившийся на площади народ, а рабочие, сидевшие на заборе, угрожающе потрясали вслед конногвардейцам кулаками.
Три раза конногвардейцы ходили в атаку, но вяло и, видимо, неохотно. И снова летел град камней и поленьев из толпы народа, и снова гремела площадь восторженным «ура», когда они отступали.
В конце Адмиралтейского бульвара появился статный всадник в шляпе с белым султаном. Это был граф Милорадович. Он подъехал к каре и сделал знак, что хочет говорить.
— Ребята! — звучным голосом начал он. — Вы меня знаете, я обманывать не стану…
К нему подбежал Оболенский.
— Граф, умоляю вас, поберегите себя! — проговорил он, и голос его действительно звучал мольбой. — Отъезжайте. Оставьте в покое солдат, они исполняют свой долг!