В канцелярии Главного штаба люди сновали туда и сюда. Принимались рапорты, отдавались приказания. Несмотря на суету, все было как всегда. По-видимому, правительственная машина была в полном порядке. Слышались разговоры:
— В Московском полку, говорят, убили генерала Фредерикса.
— Но в прочих полках присяга прошла тихо.
— А бедный Милорадович!
— Впрочем, он сам виноват. Ему докладывали о собраниях в Российско-Американской компании, а он пренебрег. Говорит, это сочинители, стихи читают.
— Что, он ранен серьезно?
— Врач говорит: смертельно.
— Какое несчастье!
— Что с вами, князь? — обратился к Трубецкому знакомый генерал в адъютантском мундире. — На вас лица нет
— Нездоров, — проговорил Трубецкой.
— Да, тяжело, тяжело. Такая беда! Но ничего, обойдется. Это все жалкая кучка злодеев.
Трубецкой, шатаясь, спустился в курьерскую и долго сидел там один. Известие о ране Милорадовича сразило его. «Зачем, зачем? — думал он. — Благороднейший человек!»
Он пошел в Зимний дворец. Во дворе саперный батальон и первый батальон Преображенского полка под ружьем. Спокойные, равнодушные лица, как всегда. Дисциплина. Он направился снова к Главному штабу и, стоя на углу, старался рассмотреть, что делается там, вдали, на Сенатской площади, откуда доносился какой-то шум и слышались редкие выстрелы. Его тянуло туда, на площадь, и в то же время что-то удерживало на месте.
Он отправился пешком на Большую Миллионную, к сестре, графине Потемкиной, посидел у нее с полчаса, а потом, сам не зная зачем, пошел через Марсово поле на Большую Итальянскую к флигель-адъютанту Михаилу Илларионовичу Бибикову, женатому на Екатерине Ивановне Муравьевой-Апостол. Его встретила взволнованная Екатерина Ивановна.
— Мужа нет, он на площади, — сказала она. — Какая ужасная история! Одному я рада: что здесь нет Сергея, Я знаю его взгляды, его характер. Он непременно был бы в рядах восставших.
Трубецкой глядел на ее лицо, так похожее на лицо брата.
— Да… — выговорил он с усилием. — Я послал ему письмо… третьего дня с Ипполитом… Ивановичем, — докончил он.
— Слава богу, — говорила она. — Ипполит уехал во вторую армию, Матвей в деревне. Я не поручилась бы ни за того, ни за другого… Присядьте.
— Нет, я на минуту, — сказал Трубецкой. — Я хотел видеть Михаила Илларионовича.
Его снова потянуло туда, на площадь, к друзьям. Он метался туда и сюда, не зная, куда деваться. Мелькала мысль о возможности успеха. Он поехал снова к Главному штабу. Переходя с места на место, он наблюдал движение правительственных войск. Вот марширует по Невскому ровным шагом Семеновский полк в полном составе и занимает место у стройки собора. С Вознесенского подходит Измайловский полк и становится у Адмиралтейского бульвара. Павловский полк обходит площадь и преграждает Галерную. Восставшие окружены плотной стеной, взяты в тиски. Идет артиллерия.
«Кончено! — думал Трубецкой. — Рушится все. И я преступник. Осталось одно: умереть».
С Невы дул холодный ветер. Небо заволакивалось тучами. Шел мелкий снег. Солдаты переминались с ноги на ногу. Они были без шинелей, смерзли и проголодались.
Михаил Бестужев подошел к ефрейтору Любимову
— Что призадумался? — спросил он, потрепав его по плечу. — Аль о жене молодой мечтаешь?
Три дня назад Любимов женился, и Бестужев на свадьбе его был посаженым отцом.
— До жены ли, ваше высокоблагородие! — ответил Любимов. Я развожу умом, для чего мы на месте стоим, точно к мостовой примерзли. Ноги затекли от стоянки, руки закоченели, а мы стоим…
— Погоди, Любимов, скоро пойдем, — сказал Бестужев, — и ты разомнешь и руки и ноги…
В это время подошел человек с бородой и в тулупе в сопровождении малого в одежде приказчика. Оба были с кульками.
— Ваше благородие, — низко поклонившись, обратился к Бестужеву тот, который был постарше, — дозвольте солдатиков угостить. Мы здешние, на Вознесенском торгуем.
И он с помощью приказчика стал вынимать из кульков всякие припасы: водку, караваи хлеба, колбасу. Были тут даже четыре деревянные кружки для водки.
— Давай бог успеха, — сказал купец, снова кланяясь Бестужеву в пояс, — а мы завсегда рады стараться.
К колоннам восставших прибегали посланные от измайловцев, егерей и других полков со словами: «Ждите, пока стемнеет, мы присоединимся».
Николай был в тревоге. Генералы уговаривали его дать залп картечью.
— Ваше величество, нельзя терять ни минуты, — говорили они. — Преданные вашему величеству войска колеблются. В темноте невозможно будет удержать их в повиновении.