Три орудия были выдвинуты вперед и поставлены в глубине площади, в углу между забором и Адмиралтейским бульваром. Однако оказалось, что нет зарядных ящиков. За ними поехали на извозчиках.
Три часа. По зимнему времени уже смеркалось. Над Невой и площадью стоял мглистый туман.
К колоннам восставших подъехал генерал Сухозанет, коман-дир артиллерийского корпуса. Он крикнул визгливым голосом который как-то не шел к его плотной фигуре:
— Положите оружие! Буду стрелять!
— Отправляйтесь назад! — крикнул ему Михаил Бестужев
— И пришлите кого-нибудь почище вас! — прибавил Пущин.
— Ура! — кричали солдаты.
Николай скомандовал громким голосом:
— Пальба орудиями по порядку: первый фланг, начинай! Первая!
Командир первой роты штабс-капитан Бакунин повторил команду, но Николай крикнул:
— Отставь!
Он все еще надеялся, что восставшие образумятся и уступят без боя. Но они не трогались с места и оглашали площадь криками «ура».
Опять команда: «Первая, начинай!», и снова: «Отставь!» И те же несущиеся с площади крики «ура».
Николай в третий раз повторил команду:
— Первая, начинай!
И поскакал прочь к Зимнему дворцу.
Бакунин повторил команду, но фейерверкер как будто не слышал и стоял неподвижно с пальником в руке.
— Что же ты не стреляешь? — закричал Бакунин.
— Свои, ваше высокоблагородие, — еле слышно прошептал солдат.
Бакунин в бешенстве соскочил с лошади и ударил солдата в лицо.
— Ежели бы я сам стоял перед дулом, — закричал он, — ты должен был бы исполнить команду!
И он, вырвав пальник, сам вложил его в затравку. Однако наводка взята была слишком высоко. Картечь градом застучала по стенам Сената, почти не затронув солдат. Они отвечали беглым ружейным огнем. Второй залп ударил ниже, в самую середину колонны. Солдаты дрогнули и побежали. На площади раздавались стоны раненых. Флейтщик гвардейского экипажа, мальчик лет одиннадцати, лежал, свернувшись, на снегу в луже крови.
Около Михаила Бестужева вдруг очутился Любимов.
— Всяко может быть, ваше высокоблагородие, — сказал он с видом заботливой няньки, — я уж вас не покину.
И тут же упал, пораженный картечью в грудь.
Бестужев наклонился к нему и старался платком заткнуть льющуюся из раны кровь, но Любимов проговорил, тяжело дыша:
— Оставьте, ваше высоко… что уж… умру за… Жену не оставьте, барин дорогой, ваше высоко…
Щелкала и свистела картечь, а Бестужев все стоял над мертвым телом красавца ефрейтора. «Бедняга! — думал он. — Я все еще для него барин, господин, которого не коснется расправа». Он, сжав кулаки, погрозил в сторону Зимнего дворца.
— Будь ты проклят, убийца! — прошептал он.
Толпа бегущих солдат увлекла его за собой. Он опередил их.
— За мной, ребята! — крикнул он и спустился на Неву.
В казармы Финляндского полка Рылеева не пустили часовые. От поручика барона Розена, вышедшего к нему, он узнал, что в казармах остался только один батальон, который уже присягнул; второй батальон на караулах, а третий за городом. Рылеев поехал к Исаакиевскому мосту, но доступ па мост был прекращен. Он перебрался пешком по льду на Английскую набережную, около Благовещенской площади. По дороге чуть не провалился в подмерзшую полынью и промочил ноги. Попытки проникнуть на площадь с Английской набережной или с Галерной не привели ни к чему. Коннопионеры при входе на Галерную чуть его не арестовали. Его беспорядочная одежда, взволнованный вид и та настойчивость, с какой он добивался пропуска на площадь, показались подозрительными. Кружным путем он пошел на Невский. До него докатились раскаты пушечных выстрелов. Народ бежал во все стороны. «В пушки стреляют!» — слышалось в толпе.
— Все кончено, Наташа, — сказал он жене, выбежавшей ему навстречу, когда он пришел домой. — Я погиб, погиб безвозвратно. Береги Настеньку…
— Я с тобой, Кондратий! — воскликнула Наталья Михайловна вся в слезах.
— Нет, Наташа, береги Настеньку. Знай, я не раскаиваюсь, я верю, верю, что наша неудача научит других. Мы еще не умеем — сумеют другие. — Глаза его зажглись вдохновением. Подумай только: это не дворцовый переворот, как бывало раньше. В царствующем граде Санкт-Петербурге впервые всенародно поднято знамя свободы! И это не будет забыто. Верю, верю… Что бы там ни было, знай, я горжусь, я счастлив исполненным долгом!
И он ласковым движением привлек к себе жену и целовал ее, а она, прижавшись к нему, смотрела с немым отчаянием в его сияющие детские глаза.