— Столица мира у наших ног! — говорит Якушкин.
И задумчиво откликается Чаадаев:
— Победа… Но даст ли она то, чего мы ждем с нетерпением, приблизит ли день свободы?..
— Право раздайсь! — слышится крик среди солдат. Солдаты шарахаются в обе стороны, и по шоссе пролетает карета с важным генералом. Пышный султан из петушьих перьев развевается на его треуголке.
Только исчезла из глаз коляска с генералом, как снова крик:
— Раздайсь!
И среди расступившихся солдат пробегает козел Васька, спутник одной из артиллерийских рот. Громкий хохот приветствует его появление. Испуганный козел, наставив рога, скачет вприпрыжку вперед по шоссе.
— Ого-го-го! Васька на Париж идет! Ходу, ходу! — раздаются веселые голоса.
Ждут императора на смотр. Накануне был приказ: войскам быть в парадной форме. Несмотря на усталость, солдаты не сомкнули глаз во всю ночь: чистили кивера, подгоняли амуницию.
В девятом часу утра по рядам проносится:
— Смирно-о?
Перед фронтом стоит с обнаженной шпагой в руке фельдмаршал Барклай де Толли. Вдоль шоссе на далекое расстояние тянется неподвижная линия солдат с черными, в аршин высоты султанами на киверах. Мертвая тишина, и вслед за тем глухие раскаты «ура». Все ближе и ближе. Оглушительное «ура» захлестывает ряды.
— Какая сила, какая власть! — шепчет Якушкин Матвею. — Что только можно сделать с эдакой властью!
Император Александр приближается на белой лошади, озаряя всех благосклонной улыбкой. Рядом с ним торчит на лошади сухопарый прусский король. Александр волнуется: ему хочется блеснуть перед парижанами выправкой войск. Глаза его ревниво бегают вдоль бесконечной черной линии султанов и скользят вниз по солдатским ногам, затянутым в узкие краги с девятью пуговицами.
Смотр окончен. По трубному сигналу колонны трогаются по шоссе. С развернутыми знаменами, барабанным боем и музыкой гвардия марширует по улицам Сен-Мартенского предместья. Парижане шпалерами стоят по пути, влезают на кровли. Сыплются вопросы любопытных:
— Где император Александр?
Офицер генерального штаба, едущий впереди, услужливо разъясняет:
— Белая лошадь, белый султан.
— Да здравствует император Александр! — кричит толпа.
Александр раскланивается и делает рукой в воздухе грациозный жест, как будто посылая воздушные поцелуи. Это приводит всех в бешеный восторг. Мужчины неистово аплодируют, дамы машут платками.
А солдаты маршируют с каменными лицами, одинаково скосив направо глаза. Одинаково повернуты туго стянутые ремнем подбородки. Разом опускаются и поднимаются ноги: раз-два, раз-два… Проплывают мимо старинные домики с черепичной кровлей, готические здания церквей, сады, бульвары, светлые площади, кружевной дворец Тюильри. Солдаты на все это не обращают внимания. Они смотрят в одну точку — направо, помня команду: «Направо глаза!»
Зрители восхищаются блеском русских мундиров и не могут прийти в себя от изумления: где же следы тяжелых походов? Одно только кажется странным: чего это они уперлись глазами в одну точку?
— Эти варвары не ценят чудес нашей столицы! — говорят в толпе.
Настал вечер. Семеновский полк расположился на Елисейских полях. Чаадаев ворчит, что не может сделать своего вечернего туалета: все денщики с багажом куда-то исчезли. Наутро объясняется, в чем дело: генералу Ставракову было приказано со всем обозом, при котором находились и денщики с офицерским багажом, войти в город ночью, чтобы не оскорбить взор парижан неопрятным видом телег и нестроевой команды.
Сергей поселился в одной комнате вместе с братом и Якушкиным недалеко от площади Согласия. Тут же поблизости устроился и Чаадаев. Он занял две прекрасно меблированные комнаты с окнами прямо на Елисейский бульвар. Все четверо каждый день собирались вместе, ходили в кафе и театры и обсуждали политические вопросы.
Сергей наблюдал политическую жизнь Парижа и с жадным вниманием прислушивался к политическим суждениям и спорам. Все это было для него необычайно и ново. Он не узнавал прежнего своего Парижа.
Тайком, ночью, увезли из Фонтенебло (городок под Парижем) низложенного императора Наполеона. Русский уполномоченный граф Шувалов должен был сопровождать его на остров Эльбу, данный ему во владение. В газетах рассказывалось, что по пути графу Шувалову приходилось не раз спасать Наполеона от ярости толпы. В Оранже толпа роялистов и клерикалов (сторонников католической партии) окружила карету с криками: «Смерть тирану!» В Авиньоне его пришлось переодеть в русский мундир. В Оргоне толпа притащила виселицу и хотела Наполеона повесить. Читая все это, Сергей укреплялся в своем убеждении, что Наполеон был тиран и что победа над ним приведет к повсеместному торжеству свободы.
Повсюду приходилось слышать восторженные отзывы об императоре Александре. Сергей с гордостью читал в газетах его слова, сказанные представителям французского сената: «Я Друг французского народа и защитник его свободы. Правосудие и благоразумие требуют, чтобы Франция получила правление сильное и свободное, сообразное с просвещением нынешнего времени». Речь эта внушила полную уверенность парижанам, что свобода и честь Франции останутся неприкосновенными.
Приехал из Англии король Людовик XVIII, брат казненного во время революции Людовика XVI. Маршалы Наполеона выехали ему навстречу. Король принял их в Фонтенебло, в том кабинете, где Наполеон подписал свое отречение. Людовик XVIII был толстый человек, страдал одышкой и подагрой. Он встал, опираясь на двух маршалов, стоявших ближе других, и сказал, тяжело переводя дыхание: «На вас, господа маршалы, на вас намерен я опираться. Надеюсь, что Франция не имеет более нужды в ваших мечах, но если придется, то я, несмотря на подагру, пойду на войну вместе с вами». Вся эта сцена подробно описывалась в газетах, с тем чтобы растрогать парижан и расположить их в пользу короля. Но это подало только повод к насмешкам.
В жаркий майский день Людовик XVIII торжественно въехал в Париж. С ним приехали принцы бурбонского дома и аристократы, некогда бежавшие от революции. Начались приемы и балы при дворе. Вернувшиеся эмигранты образовали какой-то особый слой в населении Парижа и держались в своем замкнутом кругу. Они смотрели на парижан с презрением, а парижане относились к ним с опаской. Ходили слухи о восстановлении феодальных привилегий и об отобрании имуществ, конфискованных при революции у эмигрантов-дворян и давно уже перешедших в другие руки. Солдаты, служившие в наполеоновской армии, были переведены на половинное жалованье. Все это тревожило парижан. Но они надеялись на императора Александра.
— Император Александр — вот защитник наших прав! — говорили в обществе.
У Чаадаева Сергей познакомился с Бенжаменом Констаном, известным либеральным деятелем, жившим в изгнании при Наполеоне. Кроме Сергея и Чаадаева, тут были и Матвей с Якушкиным. Бенжамен Констан, человек лет под пятьдесят, с длинными редкими волосами, очень охотно, как бы выполняя этим какую-то политическую миссию, беседовал с русскими офицерами.
— Падение Наполеона, — говорил он, — это урок всем монархам. Прочная власть может покоиться только на конституции, обеспечивающей личную свободу граждан. Личная свобода — это требование нашего века. Наполеон сохранил равенство, но он обезглавил свободу. А что такое равенство без свободы? Это равенство всеобщего рабства. В этом смысле он ученик Робеспьера и якобинцев, несмотря на различие целей. Идеальным правлением является конституционная наследственная монархия, которая одна может оградить личную независимость от насилий многоголового большинства.
— Однако привилегии рождения и богатства тоже нарушают свободу, — краснея, заметил Сергей. Ему было неловко возражать столь знаменитому человеку.
Бенжамен Констан улыбнулся.
— Свобода и равенство не одно и то же, — поправил он. — Привилегии, правда, нарушают равенство, но они никому не мешают спокойно пользоваться личной независимостью, охраняемой конституционным законом. Привилегии ограничивают только право на участие в управлении.