Павел Шурма бежит прямо к нему. Его губы трясутся, взгляд полон ненависти.
— Ходил, ходил, пока картечью лоб не расшибло! — кричит он плачущим, каким-то бабьим голосом. — Погубил ты нас, предал.
И он занес было штык, готовясь как будто заколоть Сергея. И неизвестно, что было бы, если бы не подоспел унтер Аврамов.
— В уме ли ты, сволочь! — крикнул он, отталкивая прочь обезумевшего солдата.
Павел Шурма бросил ружье в снег и, захлебываясь слезами, проговорил тем же бабьим голосом, полным безысходного отчаяния:
— А, пропадай все на свете!..
Сергей стоял неподвижно, с потерянной, слабой улыбкой.
Он не заметил, как около него очутились Соловьев и Бестужев. Бестужев, рыдая, приник к его плечу головой. Соловьев с нежной заботой стирал платком с его лица кровь.
Взяв Сергея под руки, Соловьев и Бестужев привели его туда, где, сбившись в кучу, вкривь и вкось стояли обозные телеги.
— Где брат? — повторял Сергей в забытьи. — Где Ипполит?
Вправо от дороги, поднимаясь по отлогому косогору, тянулся редкий лесок — остаток бывшего здесь когда-то густого обширного леса.
Соловьев молча указал туда рукой.
На снегу, под деревом, в нескольких саженях от дороги, вытянувшись в струнку, лежал Ипполит. Его тонкий стан казался еще тоньше. В правой руке, слегка откинутой в сторону, был зажат пистолет. Выражение лица было гордо-спокойное. Как будто теперь он наверное знал, что его мечты и дела на пространстве бесчисленных лет когда-нибудь, где-нибудь, но отзовутся.
Над ним стояли Матвей и Кузьмин.
Ипполит выполнил клятву — умереть на роковом месте. Увидев общее бегство, он выстрелил из пистолета себе в рот.
Один эскадрон гусар окружил толпу согнанных на дорогу солдат.
Другой поскакал к офицерам, собравшимся на месте разбитого обоза.
Впереди эскадрона, лихо размахивая саблей по воздуху, мчался на черном коне молоденький ротмистр — гладенький, чистенький, с пухлыми розовыми щечками, разгоревшимися от воздуха и движения.
Он подскакал к Сергею, который стоял, прислонившись к дереву и прикрыв глаза рукой.
Молоденький ротмистр занес было саблю над головой Сергея, но остановился, услышав суровый окрик бросившегося к нему Соловьева:
— Постыдитесь, он ранен!
— Не беспокойтесь, господин штабс-капитан! — насмешливо ответил молоденький ротмистр, спрыгивая на землю и пряча саблю в ножны. — Я только так: попугать. Мы с господином полковником отлично знакомы.
Он с насмешливой учтивостью поклонился Сергею.
Это был юный поклонник Вольтера и Руссо, ротмистр Оранского гусарского полка Ушаков.
Гусары, спешившись, отбирали у офицеров оружие. Молоденький ротмистр щебетал, с дружеской развязностью обращаясь к Сергею:
— Я выполнил ваше поручение, полковник, и передал ваши воззвания прямо генералу Роту. Не думайте, что мы в кавалерии такие невежды! Я, например, могу сказать про себя, что читал Вольтера и даже Руссо. Но. что же делать, полковник, если ваше предприятие не могло увенчаться успехом! Вы, конечно, рассчитывали на пятую конную роту. Там был Пыхачев, ваш сообщник. Но как же быть, если он вчера арестован? Поверьте, полковник, я очень люблю просвещение, но мы в кавалерии очень хорошо тоже знаем, что такое присяга!
XXI. АНАСТАСИЙ КУЗЬМИН
Офицеров посадили в сани и под конвоем гусар повезли в Трилесы.
Солдаты должны были идти туда же пешком. Их согнали в кучу, как стадо. Они стояли в стороне от дороги прямо в снегу, окруженные живой изгородью всадников, и унылыми взглядами провожали проезжавшие мимо них по дороге офицерские сани. Неизвестно, что выражалось в этих взглядах: сожаление или тревожное ожидание собственной участи. Во всяком случае, в них не было никакого укора.
Кузьмин ехал вместе с Соловьевым. Кузьмин сидел слева, а Соловьев рядом с ним по правую руку.
Всю дорогу Кузьмин был странно весел. Он беспорядочно говорил о том, о другом и чему-то про себя улыбался.
— Славный Ипполит, славный, хороший! — повторял он с каким-то рассеянным, легкомысленным видом. — Ах, как все это славно! Свобода или смерть! И ведь правда прострелил себе череп!
И потом начинал вполголоса напевать:
Недалеко от Трилес Соловьев вдруг почувствовал озноб. Он был без шинели, она осталась в обозе.
С разрешения гусарского вахмистра, который верхом ехал сзади, Соловьев вышел из саней и пробежал некоторое время пешком. Потом он на ходу снова вскочил в сани и, усаживаясь, оперся на плечо Кузьмина. Тот дернулся, как от сильной боли.
— Что с тобой? — удивился Соловьев.
— Ничего, — ответил Кузьмин. И прибавил на ухо — Не сказывай никому: я ранен.
— Что за глупости! — обеспокоился Соловьев. — Сейчас приедем, и я перевяжу тебе рану.
— Пустое! — с беззаботной улыбкой сказал Кузьмин. — Рана пустяки, пройдет и без пластыря. Посмотри лучше, какое славное небо! Ах, если бы ты знал, как все это славно!
И он снова запел:
И неожиданно с усмешкой докончил:
Окруженные гусарами сани с пленными офицерами на околице Трилес были встречены молчаливой толпой крестьян, которые по случаю воскресного дня были одеты в праздничные одежды.
Тут же гурьбой стояли мальчуганы.
Кузьмин, заметив их, весело кивнул им головой.
— Это мои ребята! — сказал он Соловьеву.
Мальчики улыбались робко и нерешительно. Маленький Тараска побежал было к саням, чтобы прицепиться сзади, но гусар отогнал его прочь.
— Ничего, малец! — крикнул ему Кузьмин. — В снежки еще поиграем, песням новым выучу!
По приезде в Трилесы всех офицеров поместили в корчме, в одной большой комнате. Рядом, за перегородкой. находился караул из оранских гусар. Двое часовых были поставлены в комнате арестованных у дверей. Цепь гусар окружала корчму снаружи.
Девятьсот взятых нижних чинов были все вместе заперты на пустовавшем скотном дворе за деревней.
Кузьмин с самого приезда медленно прохаживался по комнате и о чем-то размышлял. Потом, ослабев от потери крови и чувствуя маленькую лихорадку, присел в угол на охапку соломы и там затих.
Против него на лавке сидел Сергей, прислонившись головой к плечу Матвея.
На лавке сидел Сергей, прислонившись головой к плечу Матвея.
Рана Сергея не была перевязана, да и нечем было ее перевязать, так как все вещи, находившиеся в обозе, были расхищены гусарами. Матвей все время придерживал рану платком, который весь намок кровью.
Стало темно. Гусар принес свечку и поставил ее на табурет около двери.
Кузьмин сделал Матвею какой-то знак, как бы подзывая его к себе. Матвей в ответ безмолвно указал на раненую голову брата, покоившуюся у него на плече.
Тогда Кузьмин встал на ноги и, подойдя к Матвею, пожал ему руку так, как это делали славяне: нажимая пальцами на ладонь.
— Я сердился на вас, — сказал он с ясной улыбкой. — А теперь больше не сержусь.
Прошло около часа.
В комнате было холодно. Сергей встал и прошелся, чтобы согреться, но вдруг упал на пол. С ним сделался обморок. Все бросились к нему. В это время в углу, где сидел Кузьмин, раздался выстрел. Комната наполнилась дымом. Часовые, стоявшие у дверей, выскочили на улицу с криком: