- Тонечка, Тонечка, доченька моя ненаглядная! Тонеч-ка-а-а-а!.. Кажется, она сейчас изойдет в этом крике. Лицо ее искажено, руки сжимают голову девочки, рот раскрыт: - То-о-онечка, То-о-онечка!..
Я отдаю Антона Лючии Ринальдовне, бегу обратно в овраг, за мной Настя и еще кто-то из девочек. В овраге мечутся люди, озираются, ищут:
- Нет, не он, нет, не мой...
Вот носилки с двумя детьми... Но и здесь над всем слышен безумный, нечеловеческий, нескончаемый вопль:
- То-о-онечка!..
Вот еще, еще носилки, но нигде нет того малыша - у него были большие ушки, большой рот и голова тоже большая на маленьком теле, - если бы найти его, если бы положить живого ей на руки...
- Галина Константиновна, вот...- Настя, став на колени, поднимает с земли ребенка.
Я не могу двинуться с места, ноги как свинцовые. Еще не вижу его лица, но знаю: мертвый.
Мы выбираемся из оврага и видим, как женщину ведут куда-то к первым вагонам. Она идет, вытянув руки вперед, как слепая, и девочки нет с нею больше. Как же она не хватилась мальчика? И, словно в ответ, мне слышится чей-то голос:
- Ума решилась...
Бегу к вагону. Скорее, скорее опять увидеть всех своих. Всех оглядеть, дотронуться, быть с ними рядом...
* * *
Мы ехали почти без остановок всю ночь и весь следующий день. В Зауральск прибыли к вечеру. Я вышла на станцию, надеясь отыскать врача.
Вокзал. Страшный вокзал. Сколько таких вокзалов прошло перед нами! Отбившиеся от родных, измученные, отчаявшиеся люди - на каждом лице черные следы разлуки, потеря. Вот женщина, на руках у нее спящий ребенок, у ног сидит девочка тоже совсем сонная - она то и дело роняет голову в колени матери. Но они с нею, ребята. А у той, ночной нашей спутницы... Вот старуха с замкнутым, тяжелым лицом. На ногах у нее сбитые башмаки - сколько верст она прошла, какие дороги у нее позади? И видно, покинула дом еще летом, на плечах легкое пальтишко. Я оцепенело гляжу на нее и, только заслышав зов: "Галина Константиновна!" - оборачиваюсь.
- Вот доктор!
Рядом с Настей стоит грузный старик в толстых круглых очках, в белом халате, натянутом поверх пальто. Не глядя на меня, тяжело дыша, он идет к поезду, взбирается в вагон и сразу направляется к нарам, где лежит Егор. Так же молча осматривает и выслушивает его, потом, укрыв, отрывисто говорит:
- Воспаление легких. Форма тяжелая. В больницу сдавать не рекомендую. Теснота. Необходимых лекарств нет. Неопытный обслуживающий персонал.
Потом он кладет на колени листок и привычно быстро пишет рецепты: один, другой.
- Это все есть в местной аптеке?
- Ничего этого, моя голубушка, в местной аптеке нет. И в больнице тоже нет.
Я хотела было спросить, зачем же он тогда выписывает. Но не спросила. Посмотрела на первый рецепт и прочла: сульфидин.
- Тяжелая форма, - повторил доктор и с тем же отсутствующим видом, с каким вошел в вагон, покинул нас, коротко кивнув на прощание.
Я села рядом с Егором. Он осунулся, в больших серых глазах болезненный блеск, руки беспокойно шарят по одеялу. Где же раздобыть сульфидин? Форма тяжелая, сказал доктор, да я и сама это вижу...
- Не отдавайте меня в больницу... - едва слышно говорит Егор. - Я не хочу... Мне потом вас не найти. Я вас потеряю, Федю потеряю. Я потеряюсь...
- Не отдам, - отвечаю я.
В дверную щель заглядывает Наташа Шереметьева.
- Галина Константиновна, подите! Подите скорей! Вот посмотрите, у этого мальчика, зовут Женя Авдеенко, у него есть сульфидин.
Передо мною мальчик лет четырнадцати - толстогубый, черноглазый, очень некрасивый и, видно, очень умный. В первую минуту мне кажется - какое знакомое лицо, - но тяжелая, оцепенелая моя мысль никак не может сосредоточиться, никак не может подсказать - когда я его видела, где?
Одной рукой Женя держит за руку девочку лет пяти, в другой у него небольшой чемодан, за спиной рюкзак.
- Их поезд разбомбило, почти никто не остался живой... И у него есть сульфидин. Он ехал, ехал, а потом их отцепили - и на все четыре стороны, куда хочешь. И у него много всяких лекарств, и сульфидин тоже есть.
Женя смущенно слушает Наташино повествование и, дождавшись, чтобы она остановилась перевести дух, говорит:
- Доктор когда вышел из вагона, девочки спросили про больного, а он ответил про сульфидин и сказал, что его тут ни за какие деньги не достать. А у меня аптечка с собой, там сульфидин и еще всякие лекарства.
- Какой заботливый, - говорит Наташа.
- Это... мама заботилась... Она... - с запинкой сказал мальчик.
- Галина Константиновна, давайте возьмем его к себе, его и девочку, а он пускай даст сульфидин! - перебивает Наташа.
Женино лицо заливает краска:
- Как тебе не стыдно! Пожалуйста, возьмите сульфидин, и это ничего не значит...
- Это значит, значит! - говорит Наташа.
- Это значит... - повторяю я машинально.
Женя ловко сбрасывает с плеч рюкзак, развязывает его и подаёт мне аккуратно завернутый пакетик.
- Мы с Таней ни разу не болели, так что и раскрыть не пришлось. Посмотрите, там всякие лекарства есть.
Я разворачиваю. О, по нынешним временам здесь огромное богатство: хинин, стрептоцид, глюкоза, а вот и сульфидин! Бывает же такая удача!
Я поднимаю глаза и встречаю доброжелательный, ласковый Женин взгляд. На Саню Жукова он похож, вот на кого!
- Большое тебе спасибо, ты так нас выручил!
- Я рад! - отвечает он просто.
- Взбирайся в вагон, поедешь с нами.
- Не могу.
- Почему?! - в один голос говорим мы с Наташей.
- Я не один. Вот Таня, и еще со мной двое. Сначала я шел с Таней. Потом мы познакомились в Дальногорске с Полей, и она пошла с нами. А перед Зауральском мы встретились с Лизой и тоже взяли ее с собой. Значит, нас четверо, а четверых вы взять не можете.
Мы стоим с Наташей и молча глядим друг на друга. "Неужели? - спрашивают Наташины глаза. - Неужели мы уедем, а они останутся?"
- Где они, твои друзья? Зови скорее, а то можем тронуться каждую минуту, - говорю я.
- Таня, ты постой тут, подержи мешок. - И, не дождавшись ответа, Женя бежит к вокзалу.
Таня испуганно смотрит ему вслед, губы ее дрожат.
- Ну что ты, что ты, глупая, он сейчас вернется. - Наташа берет Таню за руку. - Ну, смотри, вот он идет.
И верно, Женя возвращается, с ним две девочки и мальчик.