- Зачем вы пришли? - услышала я, не успев поздороваться.
- Проведать.
- У вас дела и без того много, уходите. Я присылал сказать просто, чтоб не ждали. Идите домой. Мне ничего не нужно.
- Можно, я сяду?
- Нет.
Я огляделась. Комната была загромождена книгами. Книги лежали на полках, на подоконнике, на столе, на полу. Кровать, стол, табуретка - и книги, книги без числа.
- Галина Константиновна, уходите. Мне ровно ничего не нужно. Не будем ссориться...
- Не будем. Поэтому не кричите. Дайте рецепты, хлебную карточку. Мы все получим и принесем.
- Не вздумайте присылать ребят.
- Они сами придут.
- Вы доведете меня до припадка.
Я подошла к столу, пошарила глазами. К счастью, и карточка и рецепты лежали сверху. Уголок какого-то рецепта торчал из книги. Я открыла ее: В. Заозерский, "Душа Петербурга". В. Заозерский, подумала я, Владимир Михайлович... Он любил свой город, говорил о нем, как о живом существе. Я слышала об этой книге, но никогда ее не читала.
- Петр Алексеевич, можно мне взять "Душу Петербурга"?
- Возьмите. Только ведь это не беллетристика - ни сюжета, ни любовных переживаний... Вам будет скучно.
Почему он говорит со мной, как с девчонкой? Но не спорить же с ним. Взяв рецепты и карточки, я сказала:
- Ухожу. До свиданья, Петр Алексеевич.
Нельзя было оставлять его одного. Однако нельзя было и сердить. Он сердился непритворно, и я понимала: так недолго в самом деле довести его до сердечного приступа. Кого послать к нему? Настю? Настя тиха и хорошо ухаживает за больными. Но она пуглива. Он велит ей уйти, и она не посмеет остаться. Тоню? Тоня в ответ может сказать невесть что. Знаю: я пошлю Наташу и Женю. В этих есть и мягкость, и упорство, и снисходительность. А там поглядим.
Ребята пришли к нему в полдень с хлебом и супом. Наташа разогрела суп, подала воды запить лекарство. Петр Алексеевич свирепо сказал:
- Спасибо. А теперь уходите!
- Можно, я вытру пыль и расставлю книги?
- Нельзя. Уходите!
Они ушли, а назавтра явились снова. Петр Алексеевич встретил их без радости, но и без воркотни. Молча глядел, как Женя растапливает печку. На прощание сказал:
- Передайте Галине Константиновне, больше приходить не надо. Мне лучше, сам справлюсь.
На другой день с обедом к нему явился Щеглов.
- Я ведь не велел больше приходить! - сердито сказал Петр Алексеевич.
- А мы думали, это вы им не велели - Наташе с Женькой, - простодушно ответил Щеглов. - Наташа сказала: "Мы ему надоели". Вот пришел я.
- Ни-ко-му, понимаешь? Ни-ко-му не надо приходить. Усвоил?
- Нет, не усвоил. Как же не ходить? Ну вот, заболела бы Галина Константиновна - мы бы тоже стали ходить. Или Ирина Феликсовна.
- Он сказал, - передавал мне Щеглов: - "Ты очень красноречивый". Это значит, я его убедил, правда, Галина Константиновна?
Не сразу мне удалось раскрыть книгу Владимира Михайловича. И вот я сижу на кухне одна - весь дом уже спит - и читаю, читаю. Ленинград... с ним так много связано в моей жизни. Есть в этом городе места, где мне было весело и счастливо, и есть места горькие. Что там сейчас? Где Владимир Михайлович? Тетя Варя? В Березовой Поляне немцы... Уцелел ли наш милый дом, березовая роща, найду ли я когда-нибудь могилу Костика?
Да, в этой книге нет сюжета... Это он верно сказал, Петр Алексеевич. В этой книге - город, его дворцы, сады, набережные. И сам Владимир Михайлович. Он словно ведет меня по набережной мимо Эрмитажа, через Неву к островам...
Я читала, читала, забыв о времени. Перевернула последнюю страницу - и увидела сложенный вдвое листок. На нем рукой Петра Алексеевича было написано:
Неласковый город любимый,
Ты меня мучишь, как сон...
И ниже - стремительно, вкось, точно внезапный крик:
А я сижу здесь. Как женщина. Как малолеток. Как тыловая крыса. Там мое место. Там.
Ребята ходили к Петру Алексеевичу по очереди. Он не стал приветливее, он просто терпел их, как неизбежное зло. Ну и, как ни говори, все же лучше, чтоб тебе приносили еду, кололи дрова и топили печку без всякой просьбы, хозяйку об этом надо было бы просить, а ребята являлись сами, без зова. Однако Петр Алексеевич так и не позволил ни вытереть пыль, ни подмести, ни перебрать книги. Он не согласился, чтоб Наташа читала ему вслух. Приятнее всего ему была минута, когда они уходили.
- Страшно... - сказала раз Наташа. - Когда ни придешь - лежит, смотрит в потолок и молчит. Думает... О чем он думает целыми днями? Один, все время один...
* * *
- Отнеси, пожалуйста, еду Петру Алексеевичу, - сказала Велехову.
- Прихвачу с собой Лепко?
- Что, боишься, сам не дотащишь?
Велехов не ответил. Сунул кастрюлю в плетеную кошелку, сверху положил хлеб, завернутый в чистую тряпку.
- Есть такое дело, отнесу. И не слопаю по дороге и не обменяю.
- Вот спасибо, утешил.
Он побывал у Петра Алексеевича раз, другой. Он не засиживался там - и некогда было, да и обращение Петра Алексеевича не располагало к длинной беседе. Но я уже хорошо знала Велехова (так, по крайней мере, казалось мне тогда), чтобы понять: ему есть о чем поговорить. И не ошиблась.
- Вот, - сказал он однажды, - вы все ругаетесь на меня - я, мол, об людях неправильно понимаю. А Лизавета как об людях понимает? Тоже всех костерит, все, говорит, сволочи как один. А Петр Алексеевич как об людях понимает? Не думайте, он мне ничего такого не сказал. Да я же вижу, всех подлецами считает. Что ж, вы одного меня учите, а другим прощаете?
- Петр Алексеевич и Лиза видели в своей жизни много тяжелого, но они об этом говорят с болью, им больно, понимаешь? А тебе наплевать, вот в чем разница. И когда Лиза видит хорошее, она верит. А ты не веришь. И Лиза никого за себя страдать не заставит, а ты? За твою вину, за тебя ребята чуть в тюрьму не сели.
- Что значит за меня? Не были бы дураки - не попались бы. Да они и сами понимают и меня не виноватят. Может, на меня Лепко после того случая озлился? Нет! Сами видите, уважает. Я дураков не люблю, вот так и берите меня за рупь за двадцать - не люблю дураков, и все.
Несколько дней спустя мы с Женей шли к Петру Алексеевичу. Были уже сумерки. Около знакомого дома стоял Велехов, кошелка висела у него через плечо. Он стоял и спокойно, внимательно смотрел через дорогу: у забора напротив верзила лет шестнадцати колошматил мальчишку, я не разглядела, кто это был, увидела только щуплую фигурку, вроде нашего Зикунова. Это была не драка, верзила просто избивал маленького - спокойно, без азарта и злобы, бил наотмашь, потом схватил за шиворот и ударил мальчишку головой о забор. Велехов стоял и с ленивым любопытством наблюдал эту сцену. Не успела я опомниться, как Женя кошкой кинулся на парня и повис у него на плечах. Мальчика перехватила я - это оказался Степа Ивашкин, сын хозяйки, у которой снимал комнату Петр Алексеевич. Степа стучал зубами, лицо его было в ссадинах, он мелко дрожал и всхлипывал.