- Ты еще! - сказал парень, не без труда стряхивая с себя Женю - тот был много ниже и тоньше, но крепок и притом очень зол.
Парень поднял с земли шапку, нахлобучил ее и, крикнув Степе:
- Я тебя еще не так! - завернул за угол.
Я отвела Степу к матери; та, всплеснув руками, тотчас начала браниться:
- И что ты на мою погибель выискался, опять рубаху порвал, горе ты мое!
Я заглянула к Петру Алексеевичу, увидела на тумбочке хлеб и тарелку с супом, поняла, что Велехов уже побывал тут, я снова вышла на улицу.
- ...дерьмо ты, а не человек! - услышала я голос Жени.
- Ладно, пусть я дерьмо, а ты чистое золото. Но ты мне за эти слова ответишь.
Увидев меня, оба замолчали и отвернулись друг от друга.
- Эх ты, зритель! - сказала я. - При тебе избивают, да кого! Такого клопа, а ты стоишь и смотришь, будто тебя это не касается?
- А почему меня это касается? - вскипел Велехов. - Если б еще нашему, детдомовскому, дали в морду, ну, я понимаю! А тут лупят кого-то, а я должен спину подставлять? У меня что, спина казенная?
- Тля, вот ты кто! - сказал Женя.
Велехов даже не взглянул в его сторону.
- Ладно, я тля, это я тебе тоже припомню, - сказал он с силой. - А вы, Галина Константиновна, так и знайте: этот Женька у меня за свои слова еще наплачется.
- Не грози, никто тебя не испугался, - со злостью сказала я. - И учись слушать правду о себе.
- Не дождешься ты, чтоб я из-за тебя плакал, - спокойно прибавил Женя.
* * *
Еще весной Слава Сизов кончил десятый класс. Его бы должны сразу взять в армию, но дали отсрочку: у бедняги открылся тяжелый фурункулез. Он по-прежнему много работал и в мастерской и по дому и только морщился иной раз, неловко зацепив больное место. "Что, брат, - сочувственно говорил в этих случаях Ступка, - чирьи донимают?" А Лючия Ринальдовна хмуро прибавляла: "Кормить надо как следует, от этой пакости - лучшее лекарство. Вон какой он у нас вымахал..." И не упускала случая подсунуть Славе лишнюю морковку пли кочерыжку. В конце концов с фурункулезом удалось сладить. Теперь Слава ждал повестки из военкомата. Порой я ловила его взгляд, безучастный ко всему, что было вокруг, - обращенный внутрь себя, в свое будущее. Однажды в такую минуту, почувствовав, что я гляжу на него, он сказал:
- Где-то сейчас дедушка?
Вот, подумала я, ничего один человек не может знать другого. Мне-то казалось, Слава погружен в заботу о себе, а он вспоминает деда.
Повестка из военкомата пришла - Слава получил назначение в Дальнегорское артиллерийское училище. И в те же дни примчалась из Дальнегорска Лиза. Увидев ее, я закрыла глаз руками и только успела подумать: если бы это во сне! Поперек лица алел глубокий шрам, два передних зуба были выбиты. Она не дала сказать ни слова:
- Мне повезло! Берут на курсы медсестер, а там - сразу на фронт! Как повезло, Галина Константиновна, до чего же здорово!
Она ездила в Дальнегорск - в очередной раз добиваться просить, требовать, чтобы ее взяли в армию: ей только-только исполнилось семнадцать. Возвращалась она из Дальнегорска на попутной машине. На шоссе грузовик столкнулся с другим. Лиза упала лицом на стенку кузова - как она не вышибла глаз, как не получила сотрясение мозга! Она стояла передо мной и разбитыми губами весело повторяла:
- И повезло же!
Мы готовили в дорогу их обоих - Славу и Лизу. Один был молчалив и погружен в себя. Другая, обычно молчаливая и скованная, сейчас ничем себя не сдерживала - в ней бушевала радость: добилась, добилась, чего хотела!
- Лиза, - сказала Аня Зайчикова, - я тебе что подарю! Я тебе подарю Надину плиссированную юбку. Надя - это сестра моя. Юбка тебе как раз впору будет, а мне она большая.
- Спасибо, Анечка. Только я не возьму - что мне на фронте делать с плиссированной юбкой?
Но у Ани были свои представления о жизни. Плиссированная юбка всегда пригодится - разве можно отказываться? И каждый нес Лизе и Славе что-нибудь свое: обшитый носовой платок, игольник - иголка с ниткой всякому солдату нужна.
- Подарил бы я Славке ножичек, - сказал Велехов, - Да, боюсь, до фронта не доедет.
- Хорошо, Сизов тебя не слышит, а то двинул бы он тебя по морде, вот тогда бы ты узнал - доедет или не доедет, - с неожиданной злобой сказала Лиза.
- Потише насчет морды. Я ведь тоже по зубам погладить сумею.
- Не меня ли?
- Да где твои зубы-то? Привет! - Он помахал рукой.
- Замолчи, - сказала я, не умея скрыть отвращение. Замолчи, стыдно слушать!
Он глянул прищуренным, злым глазом и отвернулся.
- Ему ничего не может быть стыдно, Галина Константина, - спокойно сказала Лиза. - Он просто... сволочь.
Велехов рванулся, я схватила его за плечо.
- Пустите, - сказал он, скрипнув зубами. - Не трону я ее. Охота руки марать!
...В день отъезда Сизов был разговорчив и напряженно весел. Я помогла ему уложить дорожный мешок - у него что-то все не клеилось.
- Нескладный я человек! - говорил он. - Ну, посмотрите, и не влезает ничего, и топорщится. Пойду посмотрю, Тоня обещала рубашку выгладить.
Передо мною - Женя. В некрасивом лобастом и губастом лице его сейчас что-то непривычное. Он медлит, будто не решается выговорить какое-то слово.
- Галина Константиновна, - начинает он, - Лиза сама стесняется. Она просила, чтобы я вам сказал...
- Да?
- Она просила сказать: ей здесь было хорошо. Первый раз за всю жизнь хорошо. Она никогда не сделает того, что хотела там, в Зауральске... Ну, когда я ее увидел... Вы понимаете, про что я говорю?
Чуть погодя ко мне подходит Лиза: