- Не ожидала я от вас, Галина Константиновна. Конечно, это вы их научили.
Но я-то знала, что ребята решили сами, без всякой подсказки. И я была счастлива их решением - спокойным и твердым. Была в их поступке жестокая прямота. Когда Коршунова крикнула: "У меня один сын убитый", меня точно ударили, и на мгновение мне показалось, что мы неправы. Но ребята не усомнились ни на минуту. И вот это-то и было наградой. Их вело верное чутье, безошибочное чувство правды и справедливости, и они поистине решали сами.
И вот снова кабинет Буланова. Помню, когда я пришла сюда первый раз, он сказал: "С луны свалилась!" Как давно это было! Словно век прошел.
- Да вы понимаете, что это политически вредный поступок?! - кричит Буланов. - Коршунова - истинная патриотка, она такой почин делает - хочет ребенка взять, а вы палки в колеса вставляете!
- Она спекулянтка. Это знает весь город.
- Значит, это правда, что вы ребят на нее науськали?
Я встала и вышла.
- Куда вы? Тут вам не посиделки. С вами по делу говорят в официальном месте! - кричал он мне вслед.
Но я не вернулась. Я шла по улице с ощущением покоя и уверенности, что с нами ничего поделать нельзя.
Когда я пришла на Незаметную, меня внизу встретила Лючия Ринадьдовна:
- В столовой опять собрание. Все по тому же случаю. Сам Ильин приехал!
Я хотела войти в столовую, но у приотворенной двери наткнулась на Веру. На ней лица не было.
- Ой, Галина Константиновна, опять про Павлика! Опять хотят его забрать! Что ж будет? - Она схватила меня за рукав.
- Погоди, погоди, сейчас посмотрим...
Из-за двери донесся голос Ильина:
- Ее письмо дышит глубокой обидой. Она вырастила двух сыновей. Какие же у вас основания, думать, что она вашего Павлика плохо воспитает?
- Ее сыновья в школу ходили, книжки читали, вот и выросли, - ответил Шура, - а могло, между прочим, иначе получиться. Мы не стали ее обижать, когда она тут сидела. Пожалели, когда она про сына сказала. А надо бы все выложить. У кого на рынке все самое дорогое? У нее! Кто людей больше всех оскорбляет? Она! Мы знаем, у нее девчонка за коровой ходит, она на нее уж так орет! Последними словами обзывает. Ну, дала она тридцать тысяч, а я б ей эти деньги обратно отдал. Они нечистые! Она с людей эти деньги дерет и ни об ком, кроме себя, не думает! И ребенка хочет взять тоже только для показа!
- Что, опять будем голосовать? - спросил Женя.
- Нет, я вижу, с вами каши не сваришь! - сказал Ильин.
- Собрание закрыто! Дежурные, на кухню! К маленьким! Печку топить! весело распорядился Женя.
- Я к маме! Рассказать!
Не успела я оглянуться, как Вера побежала к выходу.
Из столовой вышел Ильин. Сложное у него было выражение лица - смесь досады и одобрения. Увидел меня и, кажется, смутился.
- Вы? Простите, что без вас тут самовольничал... но я хочу попасть на вечерний поезд, мне надо завтра быть в Дальнегорске. Повоевал тут с вашими. Крепко стоят, а?
Он посмотрел на меня вопросительно. Я молчала. Мы прошли в мою каморку. Ильин сел и молча разглядывал Федину фотографию.
- Галина Константиновна, - сказал он вдруг, - а ведь мальчонку, может быть, придется Коршуновой отдать. Уж очень много народу она в это дело вовлекла. Она на виду. О ней в газете писали. Видный человек, понимаете?
- Лев Сергеевич, я тогда не смогу здесь остаться.
- Что вы такое говорите?!
- Не смогу. Как я буду смотреть ребятам в глаза? Вы помните, прежде чем взять малышей, я звонила в Заозерск. Мне надо было посоветоваться с ребятами. Не для вида. Мы не играем в хозяев. Они и вправду хозяева. И если они взяли на себя эту заботу...
- Понимаю. Более того, я с вами согласен. Но... удастся ли отстоять?
- Надо отстоять.
- Знаете что, - голос Ильина звучал искренне, - мне очень понравились ваши ребята. Очень. Хорошие, смелые ребята. И решение их смелое, справедливое. Но...
Он вздохнул. Я молчала. Он стал зачем-то рыться в портфеле.
- Вы не могли бы повлиять на ребят? - спросил он, не поднимая головы и перебирая какие-то бумаги.
- Как же я могу повлиять, если я с ними согласна?
- Эх, Галина Константиновна, не хотите вы меня понять! - Он досадливо защелкнул замок и поднялся. - Мне еще в райком. Будьте здоровы.
Я вышла его проводить. Во дворе гуляли малыши. Павлик, не подозревавший о волнениях, которые он вызвал, бил палкой по забору и покрикивал:
- Как дам! Как дам!
Валентина Степановна испуганно покосилась на Ильина голосом, каким говорят, чтоб слышало начальство, произнесла:
- Павлуша, ты зачем такое грубое слово говоришь? Не надо так!
- А что тут грубого! - Вера пожала плечами.
Павлику, видно, было все равно, что выкрикивать.
- Грубое слово! Грубое слово! - крикнул он раза два. Но это звучало не так увлекательно, не так коротко и звонко. И вслед Ильину опять упрямо понеслось: - Как дам! Как дам!
* * *
- От Петьки письмо! Галина Константиновна, от Петьки Лепко письмо! Вслух, вслух читайте!
И когда все собираются в столовой, Тоня говорит:
- А Велехов пускай выйдет! Пускай уходит, это не для его ушей!
Велехов молча поворачивается и уходит. И я вижу, каким беспощадным взглядом провожает его Тёма. Отвоевывать Тёму у Велехова больше не надо. То, что случилось, отшатнуло от него и Тёму, и Мишу - всех. Но какой ценой!
Молчаливый уговор не позволяет посылать Велехова ни в госпиталь, ни к нашим подшефным старикам Девятаевым, ни дежурить на станцию. Ты среди нас, но мы тебе больше не верим. Живи под нашей крышей, раз нет у тебя другой. Но живи один.
- Уйду я от вас. Подамся в какую-нибудь малину, - говорит он мне. Скучно тут стало. Вот зеленый прокурор придет, я и дерану. Небось не знаете, что такое зеленый прокурор? Весна... Вы что не отвечаете, Галина Константиновна?
- Я понимаю, тебе у нас невмоготу. Но не лги - не потому, что скучно.
- Может, и не потому. Галина Константиновна, а вы никогда-никогда в жизни чужого не брали?
- Восемь лет мне было... Пошла с подругами в чужой сад, нарвали яблок. Мать меня до этого пальцем не трогала, а тут... сильно мне досталось. Да еще заставила ворованные яблоки отнести хозяйке. С тех пор сколько лет прошло, а я помню так, будто это вчера было. Рубец на всю жизнь.