Последний день приготовления к отъезду императора Александра и его жены на лечение в Таганрог вся дворцовая челядь не знала покоя: готовили экипажи, загружали провизию, укладывали наряды. Путь предстоял далекий.
С раннего утра граф Аракчеев находился у императора. Только ему он мог доверить государственные дела на время своего отсутствия. Хладнокровный и расчетливый, знавший все тайны императора, Аракчеев запоминал, а иногда записывал его указания. Он то и дело поглаживал ладонью подстриженные ежиком волосы, иногда хмурил мутные злые глаза.
Спросив разрешения, в кабинет вошел флигель-адъютант и доложил, что во дворец доставлен унтер-офицер Шервуд.
Александр повернулся к Аракчееву, спросил:
— Кто такой?
— По вашему высочайшему повелению я посылал за ним фельдъегеря. Он хочет что-то сообщить о неблаговидных делах на юге в армии.
— А, это тот самый… Займись-ка им, Алексей Андреевич. Да присовокупь другие донесения по этому делу. Помнишь, мы их уже получили.
Царь с минуту глядел на Аракчеева, что-то думал, затем изрек:
— Письма письмами, а это ведь живой свидетель. Вели-ка позвать его. Послушаем, что он там узрел.
В сопровождении фельдъегеря в кабинет вошел высокого роста унтер-офицер с тонким, почти красивым лицом. Глаза его бегали, словно у зверька, попавшего в капкан. Царь махнул рукою, и фельдъегерь удалился. Унтер-офицер замер у порога.
Александр приблизился к нему:
— Ну-с, любезный, что скажешь?
Шервуд поглядел по сторонам, как бы убеждаясь, что в кабинете нет никого лишнего, сильно волнуясь, сбивчиво начал рассказывать о том, что он успел выведать о существовании тайного общества, в которое сам вступил, «дабы все разведать хорошо».
Александр отошел к столу и, не садясь, продолжал слушать рассказ Шервуда. Время от времени поглядывал в сторону Аракчеева, который, сидя в кресле, насупился, как сыч, и старался не пропустить ни одного слова.
В конце рассказа Шервуд волновался меньше, он быстро освоился с обстановкой. Понизив голос, собрался сообщить царю самое важное и самое страшное, что вынудило его просить этой тайной аудиенции.
— Не знаю, как вам и сказать, ваше императорское величество. О том, что я услышал, страшно и вымолвить…
— Говори, все говори, — потребовал царь.
— Они собираются поднять свою подлую руку на ваше императорское величество, — не переводя дыхания, выпалил Шервуд.
Царь внутренне задрожал от ярости, он едва справился с приливом гнева, сухо кашлянул, приблизился к Шервуду, спросил:
— Ты сам это слышал аль другие сказывали?
— Сам, ваше императорское величество. Клянусь господом богом, сам.
— Все говори. Ничего не таи. Когда и где слыхал?
— Полковой командир привез меня в имение Давыдова, дабы я отремонтировал там мельницу. Я мастер по энтим делам. Лучше никто не сделает. Мне уже не раз приходилось ремонтировать…
Александр не удержался, гневно прервал Шервуда:
— Ты мне чепуху не неси. Суть говори…
Шервуд вздрогнул, сжался.
— Ваше императорское величество, более двух месяцев там я работал и заметил, что к Давыдову приезжают знатные господа — генералы и офицеры, и тогда почти всю ночь в зале на втором этаже, горят огни. Однажды ночью я снял сапоги и тихонько по лестнице черного хода пробрался к дверям, приложил ухо и услышал дерзновенные разговоры. Пестель говорил об убиении, потом кто-то усомнился, спросил: «Разве найдется человек, который подымет руку на их императорское величество?» Какой-то молодой голос ответил: «О чем печетесь, господа? У меня в руках список пятнадцати человек, готовых исполнить сие». Списка он не зачитывал, но одно лицо назвал: Сухинин или Сухинов. Будучи в сильном страхе, не запамятовал.
На лбу Александра появилась испарина, а Аракчеев не усидел на своем месте, встал и также приблизился к рассказчику, который продолжал:
— Фамилии господ, кои приезжали, я записал, — при этом Шервуд распорол подкладку кителя, извлек оттуда две бумажки, сложенные вчетверо, одну из них он протянул царю: — Здеся они, девять фамилий…
Царь подошел к Шервуду, брезгливо взял из его рук бумажку, положил себе на стол. Затем спросил:
— Токмо военные собирались?
— Нет, был поэт Пушкин…
— И стихоплет там. И что же он?
— Он имел обыкновение часто уединяться. В какой-то день он зашел в бильярдную и что-то там сочинял. Когда его позвали к обеду, я зашел в бильярдную и увидел на столе множество исписанных листов бумаги. Бегло просмотрел некоторые, а на одном написанное мне показалось подозрительным. Я спрятал листок. Он здеся у меня…