— А может, лучше тебя, братец, ноне в офицеры произвести?
— Ни в коем случае. Сейчас нельзя, а когда богу угодно мне успеть открыть зло, тогда если соизволите…
В голове Шервуда пронеслась мысль, что, может, уже управительница успела в этом деле.
Аракчеев присел к столу, взял лист гербовой бумаги, написал: «По указу Его Величества Императора Александра Павловича Самодержавца Всероссийского и прочая и прочая. Предъявитель сего, 3-го Украинского уланского полка унтер-офицер Шервуд, уволен в отпуск от нижеписанного числа впредь на один год с тем, что во все время сего отпуска может иметь местопребывания в России, где пожелает.
Дан в селе Грузино августа 3 дня 1825 года.
Генерал-лейтенант от артиллерии
Граф Аракчеев».
Дописав бумагу, Аракчеев подошел к сейфу, достал тысячу рублей и вместе с предписанием вручил Шервуду. Пожимая ему руку, сказал:
— Это тебе, братец, на первое время, потом добавим…
Ужинали долго. Шервуд чувствовал себя свободно, а немного охмелев, он даже попытался петь какую-то песенку. Настасья Федоровна мило улыбалась своему графу и опускала руку под стол, тайно щипала гостя за ногу, а ночью она несколько раз подходила к дверям графа и, увидя через замочную скважину свет, недовольная, возвращалась в свою спальню.
На второй день Аракчеев проводил Шервуда, пожелал ему удачи, сам уединился в кабинете и долго не выходил оттуда, просматривал различные бумаги о хозяйственных делах имения. Затем в сопровождении своей управительницы Настасьи Федоровны обошел двор, сад, придирчиво все осмотрел и, оставшись довольным, возвратился в дом.
Аракчеева все время не покидала мысль о заговорщиках, замахнувшихся на святая святых — императорскую власть, а значит, и на его власть. В разоблачении их Аракчеев возлагал большую надежду на Шервуда, однако какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что одному Шервуду с этим делом не справиться. Он хорошо помнил повеление императора провести все тайно и сейчас мысленно готов был обвинить обожаемого монарха в чрезмерной осторожности. По разумению Аракчеева, для острастки других надобно главных зачинщиков публично повесить или в крайнем случае расстрелять. Что толку тайно убрать главарей? Пройдет какое-то время, на их место появятся другие. Хорошо, что Шервуд проник в общество, но ума у него, видать, маловато, одна только хитрость, а для этого дела требуется тонкий ум, который сумел бы проникнуть во все их гнусные тайны. Надо заслать туда человека с положением, который сумел бы открыть все карты заговорщиков.
Кого и как заслать, Аракчеев еще не знал и, думая над этим вопросом, позвал служанку, велел подать чай.
В кабинет шумно вкатилась Настасья Федоровна.
— Алеша, я не смогу поехать с тобой в Петербург. Нонче приходил человек от купца Конова, сказал, что завтра пришлет подводы за овсом, — сообщила Настасья и заодно спросила: — А энтот унтер-офицер еще сюда приедет?
— Вероятно, — буркнул граф, дав понять, что продолжать разговор не намерен.
Ранним утром, когда еще на траве серебрилась роса, Аракчеев оставил милое сердцу Грузино, укатил в Петербург в свой дом на Литейной. Дорогой он обдумывал содержание письма, которое собирался написать императору в Таганрог. Хотелось сообщить ему что-то новое о злоумышленниках, но нового ничего пока не было.
Аракчееву всегда и во всем везло, особенно в разных сыскных делах. В этом деле он был мастер. После разгрома восстания в военных поселениях на юге император с удовлетворением сказал ему: «Умеешь, мой друг, хорошо распутывать туго затянутые узлы».
Повезло Аракчееву и на этот раз, по крайней мере он так думал. Перед тем, как сесть за письмо к Александру, он просматривал список членов тайного общества, который скопировал Шервуд с бумаг, хранившихся у Вадковского. Прочитав фамилию Лихарев, Аракчеев тут же подумал: Лихарев — адъютант генерала Витта, начальника поселенских войск в Новороссийске. Вот этого генерала через посредство его адъютанта и надо втолкнуть в общество заговорщиков, решил Аракчеев и, довольный своей находкой, потер руки, вслух сказал: «На ловца и зверь бежит». В тот же день фельдъегерь с запиской Аракчеева, в которой повелевалось Витту немедля прибыть в Петербург, выехал в Новороссийск.
Сухинов сидел в квартире Муравьева-Апостола, поглядывал в окно и рассказывал о членах Общества соединенных славян. Вспомнил братьев Борисовых, потом слова клятвы, которую давали вступающие в общество, остановился на словах: «Пройду тысячи смертей, тысячи препятствий и посвящу последний вздох свободе».