— Правда здорово, Сергей Иванович?
— Да неплохо, но более всего мне понравился второй параграф «Правил». Помните? «Не желай иметь раба, когда сам рабом быть не хочешь». Превосходно! А что касается славной смерти, Иван Иванович, то это не главная цель. Наградою нашего самоотвержения будет не мученическая смерть, а слава наша и счастие грядущих…
После этих слов Муравьев-Апостол вынул из ящика исписанный лист бумаги и, подавая его Сухинову, сказал:
— Знаю, что вы, Иван Иванович, увлекаетесь поэзией, прочтите вот это…
Сухинов начал молча читать, но уже через минуту громко расхохотался.
— Извольте спросить, кто автор?
— Мой друг, Иван Котляревский. Человек милый и поэт превосходный. Его «Энеида» — просто шедевр. При случае познакомлю вас с ним.
В это время в комнату постучали. Вошел вестовой и подал Сухинову записку, которую только что нарочный доставил из Гребенок.
Читая письмо, Сухинов заволновался. Это заметил Сергей Иванович.
— Что случилось? — спросил он участливо.
— Шалацкий извещает, что Катюша сильно захворала.
— Сейчас же поезжайте к ней, Иван Иванович, а может, и доктора следует взять? Зенькевич вчера возвратился из отпуска. Разговор продолжим потом. С богом!
Сухинов не стал ждать, пока подготовят сани, тотчас оседлал коня, верхом отправился в Гребенки. Два часа спустя он не вошел, а ворвался в хату, где жила Катя.
— Что с ней? — тревожно спросил у матери Кати.
— Сейчас ничего. Вчера весь день был сильный жар. В бреду она несколько раз звала вас, Иван Иванович.
Сухинов сбросил шинель, осторожно открыл дверь комнаты, в которой лежала Катя. Она его увидела, заулыбалась, поспешила объявить:
— Ваня, мне уже значительно легше. Зря тебя побеспокоили. Станислав Антонович перестарался…
— Отчего же, правильно поступили. Ну, слава богу, что лучше, а от чего ты захворала?
— Не знаю. Простудилась, наверное. Вань, ты намерен долго здесь быть?
— Нет. Сегодня обратно. В полку неотложные дела.
— Жаль. Завтра ведь у Шалацких праздник: твоему крестнику три года.
— Я сегодня их поздравлю.
— Вань, бога ради, береги себя, — устало сказала Катя.
— Почему ты мне это говоришь, Катенька? — недоуменно спросил Сухинов.
— Несколько дней назад у Шалацких обедал майор Трухин с двумя офицерами. После нескольких бокалов вина Трухин доверительно рассказал Станиславу Антоновичу, что ты распространяешь среди солдат какие-то вольнодумные мысли. Вань, я так боюсь за тебя… Ты мне никогда не говорил… Правда это?
— Милая Катенька, и правда, и неправда. Ничего я не распространяю. Иногда только откровенно разговариваю с нижними чинами. Впредь буду предусмотрительней. Но столько вокруг несправедливости и пороков, исходящих от властей, что удержаться иногда бывает весьма трудно. А не говорил с тобой, Катенька, по этому поводу потому, что не было причины, но как только ты поправишься, мы обязательно поговорим обо всем обстоятельно. Повторяю, причин к твоему волнению никаких нет…
После отъезда Александра в Таганрог прошло недели три. За это время Аракчеев получил очередной донос Шервуда и сразу послал фельдъегеря за Вадковским. Вадковского доставили и посадили в Шлиссельбургскую крепость, а два дня спустя Аракчеев держал письмо от Александра из Таганрога, в котором тот повелевал, не подымая шума, арестовать командира Вятского пехотного полка полковника Пестеля и заточить его в Петропавловскую крепость, где учинить надлежащий допрос. Ежели последний не сделает никаких признаний, то произвести ему очную ставку с некоторыми его сообщниками.
В тот же день из Петербурга на юг отправился за Пестелем генерал Чернышев.
До Тульчина Чернышев добрался 12 декабря. Дабы не наделать переполоху, в Линцы за Пестелем не поехал, решив под благовидным предлогом вызвать его в штаб армии в Тульчин.
Членам Южного общества — офицерам Крюкову и Черкасскому, служившим в Тульчине, приезд Чернышева показался подозрительным. В тот же день вечером они отправились к Пестелю в Линцы. Добрались туда поздно ночью, однако в окнах Пестеля горел свет. Гостей встретил денщик полковника Савенко.
— Кто у Павла Ивановича?
— Один, что-то пишет. Велел никого не впускать, — ответил услужливый Савенко.
— Однако ж доложи.
Савенко отправился докладывать своему хозяину, а Крюков и Черкасский устало опустились на табуреты в прихожей.
В это время за окном послышались шаги. Не сговариваясь, друзья выскочили на улицу и увидели, как от дома, сгибаясь, быстро удалялась мужская фигура.