— Это не исключено. Вот такой, скажем, как Артамон, — согласился Сергей Иванович и добавил: — Разумеется, нам будет очень недоставать Павла Ивановича, окроме того, некому поднять Вятский полк.
Разговор прервался. И хотя никто из них не знал подробностей того, что произошло в Петербурге, но в душе они чувствовали и понимали, что уже что-то безвозвратно потеряно, упущено. Что-то сделано не так, но говорить вслух об этом боялись. Единственная надежда была на свой, Черниговский полк. Он начнет первым, а за ним подымутся другие. Услышат, узнают, присоединятся.
Муравьеву-Апостолу показалось, что они едут слишком медленно, он сказал об этом извозчику.
— Быстрей может только птица, ваше благородие. Даже дети знают, что во всей губернии быстрей Шаевича никто не ездит, — ответил извозчик и все же поднял кнут, взмахнул им, лошади побежали быстрей. Легкие сани бросало из стороны в сторону, позади них, взбитый коваными копытами, вихрился снег.
— Я думаю, что нам ехать сразу в Васильков не следует. Поедем вначале в Трилесы, подготовим роту, которая там, а потом уже с ней двинемся на Васильков, — сказал Сергей Иванович. С его предложением все согласились, а Бестужев-Рюмин добавил:
— Черта с два Гебель обнаружит наши следы. А выгадать несколько часов нам сейчас очень важно. Да и устали мы уже изрядно.
В Трилесах была расквартирована рота Кузьмина, а в соседних селах — еще две. Кузьмина здесь не застали, он еще не возвратился из Василькова. В его квартире Сергей Иванович стукнул рукою по столу, сказал:
— Братцы, мы совершили огромную ошибку: от Любара до артиллеристов Борисова и Горбачевского всего двадцать верст, но Артамон закрутил нам головы и мы никого не послали, а сейчас туда, наверно, верст двести! Но делать нечего. Пожалуйста, Мишель, бери лошадей и без промедления отправляйся к артиллеристам… Да предупреди их об измене Артамона, ежели он будет препятствовать делу, немедленно арестовать…
Муравьев-Апостол сделал распоряжение насчет лошадей, присел к столу и написал записки Борисову и Горбачевскому, подав ее Бестужеву-Рюмину:
— Мишель, здесь я написал обоим, дабы без промедления подымали артиллеристов и двигались на Житомир для захвата корпусной квартиры. Это им первая задача. Действовать решительно и беспощадно. Доносить обо всем мне в Васильков. Ты, Мишель, сразу возвращайся в Васильков. Будь осторожен, не попадись в какую-либо ловушку…
Проводив Бестужева-Рюмина в путь, братья сразу снарядили гонца в Васильков.
В ночь с 28 на 29 декабря солдат, проскакавший сорок пять верст верхом, доставил записку Кузьмину в Васильков.
«Анастасий Дмитриевич!
Я приехал в Трилесы и остановился на Вашей квартире. Приезжайте и скажите Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже приехали как можно скорее. Ваш Сергей Муравьев».
Прочитав записку, Кузьмин от радости закричал «ура!» и сразу помчался на квартиры товарищей. Все они были безгранично рады, что мучившая их неизвестность кончилась. Значит, Сергей Иванович на свободе. Он не зря зовет! Значит, начало! Быстрей, быстрей к Сергею Ивановичу.
Окрыленные радостным известием, офицеры через несколько минут вскочили на лошадей, помчались в Трилесы. Впереди Кузьмин, он лучше других знает, где и как можно сократить путь, чтобы побыстрей добраться до села. Начавшаяся метель не помеха. Офицеры ехали молча, охваченные жаждой немедленных действий.
Полковник Гебель с жандармским офицером Лангом тоже спешит. За усердие его ждет награда. За промедление и оплошность… Но он не допускает такой мысли. Добравшись до губернского города Житомира, он сразу направляется в квартиру корпусного командира генерала Рота. Дорогой Гебель обдумывает, как, войдя в дом, он сразу объявит об аресте Муравьева-Апостола. Он уже видел удивленные лица генерала и его жены, но к большому огорчению преследователей, Муравьева-Апостола они не застали.
— Были, были. Прошло не более трех часов, как уехали в Любар, — ответил генерал Рот и полюбопытствовал: — А что случилось?
— Имеется высочайшее повеление арестовать Сергея Муравьева-Апостола и его брата Матвея.
— Помилуй бог! Да неужто Сергей Иванович причастен к петербургским делам? Совершенно непостижимо, непостижимо, — сокрушался генерал, припоминая реакцию Муравьева-Апостола на свой рассказ о событии на Сенатской площади. Был весел… Но разлитое вино, а затем внезапный и такой поспешный отъезд…
Генерал рассказывал Гебелю последние новости из Петербурга, при этом оба охали и ахали, и только Ланг, разморенный теплом и стаканом вина, развалившись в кресле, дремал.