Сухинов по опыту знал — сразу читать вслух письмо нельзя. Иногда в них сообщают такое, что может вызвать сердечный удар. Так было и сей раз. Остапу пришло письмо от матери. Видимо, какой-то сельский писарчук за десяток яиц постарался точно записать то, что продиктовала женщина. «Остапушка наш ненаглядный, низко кланяется тебе матушка твоя Ефросинья Сидоровна, сестричка Дарья и бабушка твоя Варвара Федоровна. Слава богу, мы все живы и здоровы и того тебе желаем. Теперь у нас осталась одна овца, две — испустили зимой дух то ли от мороза, то ли от чего другого. У дядюшки твоего Архипа сгорела хата, а Зоська его утонула в пруду. А еще сообщаю тебе, что женушка твоя, Авдотья Трофимовна, прижила себе мальчонку от приезжего и ноне живет у своего отца. Несчетно раз кланяемся тебе, Остапушка, желаем быть в добром здоровье. Матушка твоя Ефросинья Сидоровна».
Сухинов знал легкоранимое сердце солдата и строки о жене прочитал так: «Женушка твоя, Авдотья Трофимовна, считай, уже позабыла тебя, ушла жить к своей матери. Туда ей и дорога. Даст бог, отслужишь службу, чай лучшую найдешь».
— Отчего же она сбежала? Прочти-ка энто место еще разок, — грустно попросил солдат.
Сухинов прочитал еще раз, потом положил руку на плечо Остапу, сказал:
— Полно тебе кручиниться, Остап. Матушка верно пишет: «туда ей и дорога».
— Да ведь она же моя женушка. Почти три месяца жили с ней в ладу и согласии… Вань, может быть, отпишешь?
— Отписать — отпишу, любезный, но ноне нет бумаги, как добуду, сразу отпишу.
Остап, понурив голову, пошел в сторону казармы, откуда неслась унылая солдатская песня.
«Словно про Остапа поют», — подумал Сухинов и закрыл книгу. В тот день он уже не мог спокойно читать. В его соображении возникло полтавское село, которое восемь лет назад оставил Остап, куда, быть может, ему уже не суждено вернуться.
…По дорогам с запада на восток, ведущим к русской границе, с небольшими перерывами несколько месяцев подряд стягивались войска. Орудийные упряжки, груженные боеприпасами и провизией повозки, кавалерийские и пехотные полки, подходя к Неману, останавливались и располагались в назначенных для них местах Молва о возможной войне с Наполеоном шла повсеместно.
В начале мая император Александр оставил Петербург и вместе с Аракчеевым, сопровождаемый многочисленной свитой, в которой были и особы женского пола, приехал в небольшой, утопающий в зелени садов, город Вильно Недалеко от города находились главные квартиры трех армий.
Александр начал смотр полков, которые окроме муштры, почти ничему не обучались. Ни в одной из армий не было никакого плана отражения неприятеля, зато существовало много планов устройства балов в честь императора.
Александр и прежде отдавал почти все время военным смотрам, парадам и разводам. Это было его главным занятием. Не зря же будущие декабристы Рылеев и Александр Бестужев совместно сочиняли стихи, в которых едко высмеивался и осуждался император:
Делами государственными ворочал Аракчеев и его приближенные министры. Однажды Александр решил лично проинспектировать военно-морскую службу в Кронштадте. Прибыв туда, он начал проверять строевую подготовку матросов, которая явно уступала солдатской. Царь выразил недовольство. В заключение смотра он на своем шестнадцативесельном гребном катере промчался вдоль строя стоящих на якорях старых кораблей, которые наспех, специально для показа, были выкрашены с одного борта.
— Слава богу, хоть здесь у вас порядок, — прощаясь с адмиралами, сказал царь.
Двадцатого июля 1812 года был грандиозный бал в загородном доме графа Беннигсена. Во втором часу ночи, в то время, когда Александр в паре с графиней Безугловой, которую он привез с собой, танцевал мазурку, войска Наполеона перешли Неман, пересекли границу.
Началась война.
Несколько дней спустя резиденция императора Александра в Вильно стала резиденцией императора Наполеона.
Лубенский гусарский полк эскадрон за эскадроном двигался к действующим армиям. Сытые лошади легко несли своих всадников, спешивших в бой «за веру, царя и отечество». Под солдатским кивером на правом фланге второго эскадрона скакал самый молодой гусар Сухинов.