…Колючий ветер бил в глаза, поземка заметала дорогу. Не знал Сухинов, что дорогой, которой он сейчас ехал, тремя часами раньше провезли, охраняемых ротой гусар, Сергея Ивановича и его друзей, а Кузьмин, Щепилло и Ипполит остались навечно у села Трилесы…
На второй день, когда Сухинов, преодолевая снежные заносы, продвигался на юг и был уже далеко от Гребенок, к Шалацким пришла Катя. Она слышала о восстании Черниговского полка, но ничего не знала о судьбе любимого, храня надежду, что, быть может, он никакого участия в нем не принимал. Три дня тому назад она получила от него письмо. Сухинов обещал приехать на Новый год. Трепетно ждала его.
Войдя к Шалацким, увидела Владика, подхватила его на руки, расцеловала. Хозяйка дома стирала в соседней комнате. Услышав голос Кати, поспешила ей навстречу. Хотела сказать слова привета и не смогла, спрятав лицо на груди девушки. Предчувствуя недоброе, Катя тревожно спросила:
— Что случилось, Верочка?
Та закрыла лицо руками.
— Да говори же, говори!
— С Ваней беда…
— Убит?! Говори же ты, говори! Я уже слышала, что у них что-то стряслось.
— Успокойся, он живой. Сегодня ночью был здесь, но…
— Миленькая, ну не мучь, что с ним?
— Он уехал, Катенька. Сейчас его разыскивают, но ты не беспокойся. Он уже далеко…
Катя побледнела, прижала руку к сердцу, опустилась на скамейку.
— Почему же мне не сказали?
— Он боялся тебя тревожить. Говорит: «Хочу запомнить ее улыбающейся». Оставил тебе письмо. — Вера ушла в другую комнату и через минуту подала письмо.
Девушка быстро развернула листок, стала читать. Строки вдруг расплылись у нее перед глазами, буквы запрыгали.
«Милая, незабвенная Катюша. Мне нелегко, ангел мой, сказать тебе „прощай“. Судьбе угодно было распорядиться по-своему. И вот мы расстаемся навсегда. Пропасть, оказавшуюся между нами, нельзя перешагнуть. Прости меня, дорогая, столько мучительных минут доставил я тебе в этот час. Молю бога, чтобы ты была счастливой. И не суди меня строго. Дело, которому я и теперь остаюсь верен, не пропадет даром. Ты должна гордиться своим Иваном и его друзьями, нашедшими в себе мужество поднять меч против опостылевшего самодержавия. Нежно целую мою милую и незабвенную. Светлый образ твой сохраню в моем сердце до последнего его удара. Прощай. Твой Иван».
К рыдающей Кате подошла Вера и протянула узелок с пуговицами:
— Возьми на память. Я срезала с его мундира…
Катя прижала узелок к груди и еще сильнее расплакалась.
— Перестань, перестань… Этим не поможешь. Возможно, ему удастся бежать за границу. Я даже уверена, что удастся, твой Ваня все сумеет, — спокойным голосом говорила Вера.
Катя, мало-помалу успокоившись, начала расспрашивать, как он выглядел, что ел, что говорил. А когда узнала, что Шалацкие дали ему лошадь и сани, лицо ее чуть просветлело.
…Поздним вечером, когда сумерки сгустились над землей и в небе холодно поблескивали равнодушные ко всему звезды, после трудных, утомительных суток Сухинов подъехал к селу Каменка, принадлежавшему отставному полковнику Василию Давыдову, которого он знал как одного из руководителей так называемой Каменской управы тайного общества. Здесь, в усадьбе Давыдова, не раз бывал и встречался со многими декабристами Александр Пушкин.
В имении Давыдова Сухинов надеялся найти временное убежище. У ворот усадьбы, нарушая вечернюю тишину, залаяли собаки, а минуту спустя вышел Зенкевич, бывший лекарь Черниговского полка, хорошо знавший Сухинова. Сейчас он служил у Давыдова.
— О, Иван Иванович, милости просим. Каким ветром?
Зенкевич еще ничего толком не знал о восстании Черниговского полка. Гость кратко рассказал о случившемся, а в конце спросил:
— Надеюсь, вы будете великодушны и поможете мне на время укрыться от поисков?
— Сделаем все необходимое, Иван Иванович, — заверил Зенкевич.
Сухинов надеялся, что несколько суток он пересидит здесь, а потом двинется дальше. Определенного плана еще не было. Его по-прежнему преследовало, не давало покоя желание все же попасть в Петербург и убить царя. Хотя от этой затеи отговаривали Шалацкие, однако он окончательно не отрешился и все время думал только об этом.
Проводив Сухинова в дом, Зенкевич вышел, чтобы поставить лошадь в конюшню. В этот момент во двор верхом въехал сам Давыдов. Узнав, кто в его доме, задрожал. Спустя несколько минут Зенкевич зашел в комнату к Сухинову мрачнее тучи.
— Что стряслось? — спросил тот.