«Ваше превосходительство, конечно, уведомлен о мятеже, случившемся… в Черниговском пехотном полку. В числе главных возмутителей состоит поручик Сухинов… Прошу покорнейше вас, милостивый государь, предпринять зависящие от вас меры к отысканию Сухинова в Бессарабской области… Прикажите стеречь его в почтовой конторе, куда он должен явиться для получения письма от брата. А для сего велите составить подложную карту из Александрии с написанием письма на имя Ивана Емельянова, поскольку настоящая его фамилия Сухинов…»
Не решившись бежать за границу, Сухинов долго думал, что же делать дальше, как быть? «Рано или поздно ареста все равно не избежать. Разделю я горькую участь моих друзей», — окончательно решает он. И тогда первый раз спокойно вышел на улицу, осмотрелся вокруг, направился к центру города. Прошел мимо городской управы. «Здесь завтра оборвется моя свобода», — подумал он, глядя на дом, возле которого прохаживался караульный.
Сухинов ходил долго, понимая, что это последняя прогулка без стражи. Уже начало темнеть, когда он подошел к своему дому, открыл калитку и увидел мужчину в высокой белой шапке из овчины. «Мужик» этот дважды встречался ему в городе. Сейчас тот остановился, начал закуривать. «Шпик, — пронеслось в голове. — Не дадут, наверно, переночевать последнюю ночь свободным».
В квартире хозяйка встретила Сухинова словами:
— Пока вы гуляли, какой-то мужик приходил, спрашивал вас, интересовался, что вы делаете…
Сухинов ничего не ответил, прошел в свою комнату, разделся, попросил согреть чаю. Потом достал из кармана паспорт и документ, которым снабдил его брат, разорвал на куски и бросил в печку. «Все это мне больше не нужно». У стола долго сидел в раздумьи, не слышал, как скрипнула дверь и в комнату вошел генерал с жандармским офицером.
Стоя у порога, генерал грозно спросил:
— Кто вы такой?
Сухинов поднялся из-за стола, выпрямился и по-военному четко ответил:
— Черниговского полка поручик Сухинов!
— Однако долго вы скрывались, — сказал генерал и тут же приказал увести арестованного на гауптвахту и заковать ему руки и ноги.
— Покорнейше благодарю вас, ваше превосходительство. Не извольте беспокоиться, я бежать больше не собираюсь.
Той же ночью, закованного в кандалы, в почтовой телеге Сухинова повезли в Одессу. Бессарабский губернатор сопровождающему арестованного предписал: «В дороге строжайшим образом и неустанно должны смотреть, чтобы оный Сухинов не изыскал способа учинить побега и не посягнул на свое здоровье и самую жизнь, не позволять ему говорить ни с кем дорогой. Везти его в закрытой повозке… За исправное доставление… ожидает вас награда, о которой я долгом поставлю ходатайствовать у начальства».
Цепи были тесны и впивались в тело. Открылась одна из ран, полученных в войну. Особенно ныла правая рука. Сухинов мужественно переносил боль физическую и душевную. Но больше всего его тревожила неизвестность о судьбе товарищей. Что с Сергеем Ивановичем, жив ли он? Несколько раз он намеревался задать вопрос жандарму, но, глядя на его тупое лицо, не решался, верно, полагая, что тот ничего не знает. И все же как-то раз не выдержал:
— Вы случайно не слышали что-либо о Сергее Муравьеве-Апостоле?
Разумеется, жандарм понятия не имел, кто это такой. Переспросил:
— Какой апостол? Их ведь, кажется, двенадцать было. — Тут же спохватился: — Вам разговаривать строжайше запрещено…
До самой Одессы Сухинов не проронил больше ни слова. Через щель в фургоне жадно глядел на поля, слегка прикрытые снегом, мысленно прощался с ними. И удивительное дело, никакой тревоги за будущее не испытывал.
В Одессе приставили другого жандармского чиновника, знакомство с которым началось весьма оригинально:
— Вот ты какой, бандит, — злорадствовал новенький. — Из-за тебя всем нам покоя не было ни днем, ни ночью. Попался наконец…
Сухинов с презрением посмотрел на заплывшее жиром лицо чиновника, промолчал. На этот раз, как и часто прежде, он воспользовался советом покойной матушки: «Никогда не вступай в спор с дураком, ибо немыслимо что-либо доказать». В тот же день кибитка, куда посадили закованного арестанта, оставила Одессу, помчалась далее, в Могилев, в штаб 1-й армии.
Лицо Сухинова горело, во рту пересохло. У него был жар. Проезжая мимо корчмы, он попросил остановиться, дабы дать ему возможность испить глоток воды, но жандарм сказал «обойдешься» и не остановился.