Свою просьбу Сухинов повторил вторично, когда чиновник возвратился из лавки с огромным куском колбасы в руке.
— Не подохнешь, — издевательски ответил.
Сухинов вскипел:
— Подлец! Как такого земля держит…
Жандарм сунул колбасу в карман шинели, выхватил из ножен саблю, угрожающе занес над головой:
— Я тебя, паразит, как резану, дак ты у меня враз замолчишь!
— Уберите шашку. Я ведь в цепях…
В Житомире чиновник решил пообедать. Остановился у трактира. Усевшись за стол, заказал себе обед. Сухинов стоял рядом, ему было запрещено сидеть, хотя он, измученный длительной поездкой, еле стоял на ногах. У него ныли старые раны, не было сил не только стоять, но и смотреть на пиршество чиновника. И тогда он вновь попросил дать возможность ему отдохнуть.
— Скотина может обойтись и без отдыха, — не отрываясь от еды, ответил жандарм.
Выведенный из терпения и до крайности раздраженный, Сухинов двумя руками схватил лежавший на столе нож и в бешенстве бросился на своего сопровождающего:
— Я тебя, каналья, убью одним ударом! Мне один раз отвечать, а твоя смерть будет примером для таких, как ты!
Перепуганный жандарм отскочил, узкий злой рот его перекосило:
— Ты того… Не валяй дурака… — более спокойным голосом старался прикрыть свой испуг.
— Ладно. — Сухинов бросил нож на стол. — Но если будешь вести себя по-прежнему, я найду способ тебя прикончить, со мной же ты ничего не сделаешь, за меня тебя расстреляют. А милости мне от тебя не нужны. Я прошу то, на что имею право…
Урок этот не прошел даром. Жандарма словно подменили. До самого Могилева он был предупредителен, сам не раз приносил арестованному воды, даже помогал перевязать ему раны.
В Могилеве для Сухинова была приготовлена камера-одиночка, в той же тюрьме дожидались суда Соловьев и Мозалевский. Арестованного повели на допрос к начальнику штаба 1-й армии генералу Горчакову. Два солдата с обнаженными саблями ввели Сухинова в кабинет, застыли у дверей. Он же остановился чуть впереди их.
Генерал с любопытством посмотрел на своего бывшего подчиненного, указал ему на стул возле стола, махнул солдатам рукой — и они оказались за дверью.
Сухинов безразлично глянул на Горчакова, которого знал, потом его взгляд на миг остановился на портрете Николая I в золоченой рамке. «Однако быстро нарисовали нового императора», — промелькнуло в голове.
Генерал решил сразу вызвать расположение к себе, доверительным голосом начал:
— Чистосердечное признание облегчит вашу участь, поручик. Расскажите мне все. Я не буду покамест записывать. Поговорим так, по душам. Я хорошо понимаю, что вы сожалеете о содеянном.
Сухинов чуть приподнялся, сверкнул глазами:
— Сожалею, что наше дело не удалось.
Разумеется, такой дерзкий ответ был неожиданным, и лицо хозяина кабинета вмиг посуровело.
— Вот как, — удивленно произнес он. — Расскажите, что вы знаете о заговоре, но предупреждаю: нам уже все известно. Запирательство может только повредить вам. А потом вы понимаете, у нас есть средства заставить вас говорить правду.
— Ежели вам все известно, я не вижу надобности повторять, а ваши средства, которыми вы пытаетесь запугать меня, не достойные просвещенных людей.
Генерал побагровел, стукнул кулаком по столу, крикнул:
— Встать!
Сухинов медленно поднялся.
— Назовите фамилии лиц, кои состояли в заговоре! — грозно приказал и, взяв ручку, приготовился записать.
— Я могу говорить только о себе…
— Нет, я вижу, ты закостенелый негодяй, — Горчаков в ярости поднялся из-за стола, торопливо прошелся по кабинету, приблизился к арестованному: — Ну, мерзавец! Ты знаешь, где находишься?..
— Ваше превосходительство, вам позволительно сейчас говорить все, что заблагорассудится, мои руки в оковах…
Не добившись ничего, генерал открыл дверь, приказал:
— Уведите!
Вернувшись в камеру, Сухинов устало опустился на деревянный топчан. Только что ему на допросе напомнили, что здесь сидят Соловьев и Мозалевский, которые уже признались, и, если понадобится, ему устроят очную ставку с ними.
«Значит, и они здесь. На суде увидимся». Но увидеться довелось значительно раньше. Однажды, когда его вели на очередной допрос, в коридоре он встретил Мозалевского. Бросились навстречу друг другу, но резкий окрик конвойных помешал им приблизиться. С трудом узнал Мозалевского: осунулся, зарос, и только глаза его, по-детски добрые, на миг загорелись радостью.