В Василькове, на Соборной площади, у подножья холма с древними валами, на том самом месте, где восемь месяцев назад призывно звучали слова Муравьева-Апостола, к удивлению местных жителей были поставлены на небольшом расстоянии друг от друга три виселицы, и, пока на них не были закреплены веревки, по городу носились разные слухи.
— Никак ребятишкам качели строят, — говорили одни.
— Может, представление какое-то будет, — предполагали другие. Молве, что ставят виселицы, верили немногие, но когда на каждой перекладине появилась веревка с петлей на конце, все стало ясно. Жители притихли, насторожились. Теперь их волновал один вопрос — кого?
Чтобы вешали, да еще в центре города, такого даже старожилы не помнили. С наступлением темноты город словно вымирал, а редкие пешеходы, проходя мимо виселиц, на которых зловеще болтались толстые веревки, торопливо крестились, ускоряя шаг.
26 августа 1826 года поздно ночью у васильковской городской тюрьмы остановилась закрытая запыленная кибитка, сопровождаемая усиленной жандармской охраной. Из кибитки вывели троих закованных в кандалы и отвели в приготовленные для них камеры-одиночки. Все трое совсем недавно служили здесь, а потом восстали за свободу. Свободы не завоевали. «И лишь оковы обрели».
Как ни пытались местные власти скрыть то, что в тюрьму привезли бывших офицеров Черниговского полка, это им не удалось. На утро об этом говорили все в городе. Больше всего говорили о Сухинове, которого здесь помнили и хорошо знали как самого красивого офицера. В свое время многие невесты из местной знати тайно надеялись быть удостоенными его внимания. О нем ходили разные слухи. Говорили, что он женоненавистник и тому подобное.
Слухи доходили до Сухинова, но он только улыбался. Он преданно и нежно любил свою Катю.
Еще узники были в пути, как в Васильков прибыли многочисленные агенты шефа жандармов Бенкендорфа. Переодетые в гражданское платье, они, навострив уши, прислушивались к разговорам. Изучали, так сказать, общественное мнение, при этом сами были не прочь подбросить несколько слов, клеймивших «государственных преступников».
В воскресенье 28 августа с утра прошел мелкий дождик, осадил пыль. Заблестели зеленью деревья. В десятом часу утра на площади Василькова выстроился Тамбовский пехотный полк. На левом фланге выравнивались представители от всех полков 9-й дивизии: по сто человек рядовых с офицерами от каждого. Места у виселиц заняли отряды внутренней стражи.
Толпы местных жителей заполнили все свободные места на площади и прилегающей к ней улице, но люди все прибывали и прибывали. Конная жандармерия, покрикивая, наводила порядок, освобождая дорогу для прохода на площадь. Любопытные ребятишки сидели на крышах домов, на деревьях. Крестьяне из соседних сел, приехавшие на базар, тоже оказались здесь. Естественно, что такое событие сильно взволновало людей, привыкших к однообразному течению жизни.
Несмотря на категорическое возражение отца, посмотреть на приглянувшегося восемь месяцев назад поручика приехала дочь помещика Калюжного Ольга, и не одна, а с маманей. Пользуясь снисхождением местной власти, им позволили занять места непосредственно на площади, поближе к выстроившимся войскам. В руках у Ольги был узел с провизией. Она собрала его втайне от отца, в надежде сделать передачу Сухинову.
— Посторонись, посторонись! — прокричал чей-то бас. И толпа сразу загудела:
— Ведут, ведут!
Взоры всех обращены в сторону, откуда долетал окрик «посторонись». На какое-то мгновение площадь затихла, только были слышны цокание копыт и скорбный лязг кандалов.
Как ни напрягала Ольга глаза, она вначале ничего, кроме нескольких жандармов на лошадях, не видела.
Через несколько минут в окружении конных и пеших жандармов на площадь вышли трое. На них были куртки и брюки из грубого серого сукна.
— Который? — толкнув в бок дочь, спросила мать.
— Обожди!
Ольга никак не могла узнать Сухинова. Стриженая голова, сильно заросшее и осунувшееся его лицо было каким-то другим, и только черные проницательные глаза, казалось, блестели по-прежнему. Наконец, чуть наклонившись к матери, сказала:
— Последний…
Ольга чувствовала, как сжимается горло от смутного страха. Впереди шел Соловьев, потом — Мозалевский за ними — Сухинов. Она видела, как он безразличным взглядом обвел строй, а потом толпу, ей даже показалось, что он взглянул на нее. Вот их провели совсем рядом. Как ей хотелось крикнуть ему какое-то ободряющее слово, но она только сильнее сжала губы.