Сухинов тепло смотрел на товарищей, молчал, а потом оживился, начал рассказывать:
— Задремал малость и увидел сон: с самим императором только что разговаривал…
— Любопытно, любопытно, — сказал Мозалевский, и они вместе с Соловьевым приблизились к Сухинову, сидевшему в тени кудрявой лиственницы. Подошли и другие каторжане. Всем им хотелось услышать что-либо. Все равно что. Быль, или сказку, или какую-то новость. Нудные и беспросветные дни и ночи, похожие друг на друга, измотали каторжан. Каждый из них был рад хоть на миг уйти от жестокой действительности.
Сухинов, подчеркивая слова ему одному присущей мимикой, продолжал:
— Император встретил меня улыбкой, пожал руку, усадил в кресло, сам сел за стол напротив. «Поручик, ты знаешь, что я спас тебе жизнь? — спросил он. — Теперь, смею надеяться, ты окажешь малую услугу мне, а потом можешь рассчитывать и на другие мои милости. А дело-то пустяковое: мне надобно знать все, о чем будут говорить государственные преступники в Сибири. Будешь мне исправно доносить о том…» Царь говорил с полной уверенностью, что за «пустяковое» дело я возьмусь с радостью, и, не дождавшись моего ответа, продолжал: «Сообщай не только то, что сам услышишь, но и то, что другие будут пересказывать». Тут же Николай начал поучать, как все это надо делать. Я не смог его более слушать, прервал: «Государь, — сказал я, — на земле бог наделил людей множеством разных занятий, но самое низкое и самое отвратительное и подлое то, что вы предлагаете мне. Оно недостойное человека и есть искушение дьявола…» Николай вскочил, побагровел, его выпуклые глаза загорелись страшным гневом. При этом он выхватил из ящика стола пистолет и, приблизившись ко мне, сказал: «Дак ты не только мерзавец, но и дурак! Я прикажу тебя сгноить…» Когда он поднес к моему лицу пистолет и злобно что-то шипел, я вырвал из его рук пистолет, но… тут Вениамин сильно закашлял, разбудил меня…
— Интересно, что могло быть дальше? — вздохнул кто-то из каторжан.
— Подымайсь! Подымайсь! — прозвучала команда конвойных.
Звеня кандалами, каторжники медленно выходили на дорогу. Сон, рассказанный Сухиновым, долго не выходил из головы Мозалевского. Уже позже, в пути, он доверительно спросил Сухинова:
— Скажи на милость, Ваня, только честно: почему ты все-таки Николашку не прикончил, а? Такой удобный случай был…
— А черт его знает. Сам не пойму, хотя бы во сне ухлопал, и то легше было бы, — с досадой ответил Сухинов.
Через несколько дней после того, как были повешены пять декабристов, «кои по тяжести их злодеяний поставлены вне разрядов», в Москву для коронования приехал Николай I.
Накануне московская знать присягала Николаю в Успенском соборе. Митрополит Филарет вынес из алтаря небольшой золотой ящик и сказал: «В этом ковчеге заключается залог будущего счастья России». Потом открыл ящик и прочитал духовное завещание покойного императора, в котором он назначил наследником престола великого князя Николая Павловича. Здесь было и отречение цесаревича Константина, которое также зачитали. После этого все присутствующие присягнули Николаю.
К назначенному времени в Кремле собрался разный люд. Тут были и дворяне в роскошных мундирах, и купцы с медалями в синих кафтанах, и множество различных чиновников. Здесь же полукругом стояли гвардейские части в парадных мундирах. Коронованию предшествовало «очистительное молебствие» по случаю, как гласил царский манифест, что «преступники восприняли достойную казнь… Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди его таившейся».
Сверкая позлащенным одеянием, на амвон поднялся митрополит Филарет с крестом в руке. Он благословил собравшихся и благодарил бога за наказание извергов. Ближе к алтарю молилась вся царская фамилия, окруженная сенаторами и министрами. Преклонив колени, молилась вся многочисленная толпа. Гремели пушки. Николаю казалось, что империя навечно очистилась от скверны. Он не подозревал, что посев, сделанный декабристами, начал давать всходы.
Среди толпы затерялся четырнадцатилетний белокурый мальчик с большими темно-серыми глазами. Суета и давка, как всегда в таких случаях, отодвинули его подальше от алтаря, и он очутился возле толстого купца в бархатном, зеленого цвета кафтане. Купец с почтением откладывал поклоны. Заметив, что мальчик не молится, он сердито спросил:
— Ты что, барчук, бога гневишь, почему не молишься?
Мальчик вытер рукой пот, покрывший его лицо, молча отошел в сторону, душа его была заполнена гневом. Позже об этом он рассказал так: «…и тут перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этими пушками…» Мальчика звали Александр Герцен. Подняв знамя декабристов, он пронес его через всю жизнь.