Услышав все это, Катя сразу погрустнела.
На другой день утром с прошением в руках она пошла к дому губернатора. Улицы были еще малолюдны, только тянулись по ним одинокие работные люди да еще, громыхая, проехала мимо повозка, обрызгав Катю грязью.
Большой добротный особняк, к которому вела булыжная мостовая, был виден издалека. Арочные кирпичные ворота и высокий деревянный забор говорили о том, что за ними живет важная особа.
Катя не заметила, как к ней приблизился караульный, преградив ей дорогу: «Стой!» Он подошел к калитке, дернул за шнур. Через минуту вышел офицер и спросил девушку, что ей надо. Прочитав прошение, он сказал, что губернатор болен и никого не принимает.
В тот же день вечером Катя написала письмо Сухинову.
…«Вот уже вторые сутки, ненаглядный, дорогой мой, как нахожусь недалеко от тебя. Я уже в Иркутске и, как только получу разрешение губернатора, тотчас уеду к тебе. Завтра схожу в церковь. Ах, как я буду молиться за тебя! Да пошлет тебе господь силу и здоровье. О, когда же, наконец, настанет час нашего свидания? Когда увижу и обниму тебя, мой родной? Я останусь вместе с тобой навсегда и, ежели надобно, одену твои оковы…»
Ванда Казимировна, желая помочь Кате, успела сходить к своим влиятельным знакомым. От них она узнала, что разрешение выехать к заключенным преступникам может дать только начальник тайной полиции граф Бенкендорф, а если это касается декабристов, то и он в каждом отдельном случае должен испросить позволения императора. Решила пока ничего об этом Кате не говорить, чтобы окончательно не расстроить ее. У Назаревских своих детей не было, и Ванда Казимировна, приглядываясь к девушке, лелеяла надежду оставить ее жить у себя.
Катя ежедневно приходила к дому губернатора, и каждый раз ей отвечали, что губернатор болен и никого не принимает. Она собственными глазами дважды видела сухого поджарого старика генерала, когда он выходил из дому, садился в ожидавшую его карету и уезжал. Вторично написала прошение и передала его через адъютанта. Через три дня пришла за ответом. «Не смотрели еще», — ответил адъютант. Так продолжалось более двух недель. Наконец ей возвратили прошение с резолюцией: «Не полагается».
Измученная Катя не допускала и мысли, чтобы возвращаться обратно в свое село, не увидев любимого. Решила последний раз попытать счастье, отправилась к дому губернатора Цейдлера. У ворот стояла карета, а возле нее медленно прохаживался молодой офицер, время от времени поглядывая на окна губернаторского дома. Офицер заметил девушку, хотел бросить ей игривую реплику, но девушка подошла к карете и обратилась к кучеру:
— Скажите, это карета господина губернатора?
— Нет, а что вам угодно? — ответил вместо кучера офицер. И тогда Катя, сбиваясь, изложила суть прошения.
— Это невозможно. Кроме всего, ехать туда опасно. Вы будете одна среди дикого населения. Никто вас там не защитит от оскорблений, которые могут быть даже насильственные, а вы так молоды…
— Что же мне делать? — с отчаянием спросила Катя. — У меня даже денег на обратную дорогу не хватит.
— Приходите завтра к нашему генералу. Может, он что поможет. Человек он добрый. Запомните адрес.
Офицер только успел назвать адрес, как из дома губернатора вышел невысокий тучный генерал. Офицер оставил Катю, поспешил ему навстречу…
Сухинов понимал, что осуществление его замысла — это последняя возможность избавиться от неволи. По ночам спал мало. Глядя в темноту, продумывал детали предстоящего восстания. Он уже знал, какие силы охраняют заводы, склады, где и какое хранится оружие. Раздобыли немало пороху и свинца. Вечерами тайно отливали пули. Достали уже несколько пистолетов.
«Все это необходимо для первого случая, потом у нас оружие будет», — думал он.
Постоянно встречался со своими помощниками Голиковым и Бочаровым, с каждым в отдельности, а по воскресным дням собирались втроем. В теплые дни — на кладбище, а в ненастные — у кабака, куда стекалось много каторжан и поселенцев. А здесь не проходило недели, чтобы не возникала драка, часто со смертным исходом. Сухинов написал клятву для лиц, привлекаемых к делу, кое-что позаимствовав из той, которую в свое время давали «славяне». Одним из главных пунктов было сохранение тайны, за нарушение которой полагалась смертная казнь. Правом привлекать новых лиц располагали только трое. Остальные, свыше сорока человек, не знали друг друга. Даже помощники Сухинова не были осведомлены о том, что он параллельно готовит восстание также на соседнем, Ключевском, руднике.