Назар тут же явился, стал у порога, склонив голову, готовый выслушать очередное повеление всесильной хозяйки.
Волконская оставила кресло, подошла к окну и, увидев на улице ожидавшую ее карету, заторопилась:
— Назар, мы решили отправить тебя в Сибирь к нашему несчастному сыну, повезешь ему все необходимое. Потому что посылки расхищаются или просто пропадают в пути. Если все хорошо исполнишь, получишь вольную.
Получить вольную было золотой мечтой всякого крепостного человека, но такое счастье выпадало очень немногим. Глаза Назара загорелись радостным светом. За это он не только в Сибирь, но и на край света готов отправиться.
Волконская прочитала на лице Назара согласие и, не дождавшись его ответа, продолжала:
— Разумеется, возьмешь себе помощника, кого-либо из дворовых, одному в дальнем пути несподручно. Что надобно туда везти, мы еще будем держать совет.
Через неделю Назар Ракута вместе с дворовым парнем Ефремом в закрытой кибитке, загруженной различным провиантом, одеждой и посудой, выехал из Петербурга в дальний путь. Хозяйка пожелала им счастливого пути и на прощанье перекрестила путников. Никто не знал, что Ракута тайно повез крупную сумму денег для сына Волконских, которые нужны были для нужд готовящегося побега из читинской тюрьмы.
Открыто провезти большие деньги было невозможно: всех проезжающих в Сибирь на почтовой станции в Иркутске тщательно обыскивали и деньги отбирали. Ракуту не надо было учить, где и как их запрятать, чтобы никто не обнаружил.
Но не все родственники откликнулись на просьбу декабристов. Мать декабриста Анненкова — Анна Ивановна, владевшая несколькими имениями и жившая в исключительной роскоши (только ее домашняя свита составляла около ста пятидесяти человек и среди них двенадцать лакеев и четырнадцать поваров), получив письмо сына, в котором он объяснял, для чего нужны деньги, резко ответила:
— Мой сын — беглец? О нет! Я никогда не соглашусь на это, он честно покорится своей судьбе. Нет, нет. Упаси его бог…
Вечером 22 мая Сухинов, Голиков и Бочаров собрались, чтобы последний раз уточнить некоторые детали плана восстания. В их распоряжении уже было несколько ружьев и пистолетов, много патронов. Для начала вполне достаточно. Первым предполагалось обезоружить местный гарнизон и уничтожить тюремную стражу, дабы освободить большую группу «колодников». Пожар в тюрьме, в котором должны найти свою смерть большинство тюремных чиновников, станет сигналом к восстанию и в других местах.
— Итак, друзья мои, — потирая руки, сказал Сухинов, — через трое суток решится наша судьба, как говорят, пан или пропал. Я верю в успех. К зиме вся Сибирь будет в наших руках! Вокруг нет реальной военной силы, способной разбить нас вначале, а потом будет поздно. Мы освободим читинцев и, очевидно, многие из них станут в наши ряды. И тогда задрожит петербургский палач…
Бочаров, задумчиво склонив голову, молчал. Голиков стукнул его рукой по спине:
— Боишься погибнуть, Вася?
За Бочарова ответил Сухинов:
— Умереть с оружием в руках счастье. Кончатся наши мучения. Разве это жизнь? — Сухинов на минуту замолчал, а потом улыбнулся, продолжал: — А если верить учению Будды и нам предстоит снова родиться, то мы пожнем плоды своего доблестного поведения в этой жизни…
Высказывание об учении Будды никакого впечатления не произвело, так как друзья не имели никакого представления о нем. Разошлись в разные стороны, не подозревая, что над ними уже нависла угроза.
В дом Сухинов возвратился вечером. Соловьев и Мозалевский готовились ко сну. Несколько месяцев назад они поселились на квартире. Втроем наняли небольшую комнатку в деревянном доме одного ссыльного. Дом кишел клопами и тараканами. «Они приносят счастье», — утверждал хозяин дома. Это «счастье» не устраивало квартирантов. На ночь они натирали себя скипидаром… Но это помогало мало.
Накануне Мозалевский раздобыл какое-то зелье от клопов, обрызгал им всю комнату, и сейчас в ней стояла невыносимая вонь.
Сухинов разделся, устало прилег на свой топчан, и только закрыл глаза, как его легонько толкнул в бок Соловьев, прошептал:
— Ваня, ты видел своих дружков, приходили, когда тебя не было? Смелые, видать, парни. После того, как ты их малость приодел, на людей стали похожи, а то ужасно было смотреть.
Соловьев и Мозалевский знали, что Сухинов готовит заговор, что втянул в него много ссыльно-каторжных из числа бывших солдат. Собрал уже много оружия, но о начале восстания он им ничего не говорил. Считал не только своим правом, но и долгом искать собственными силами свободу и счастье, и всякие уговоры раздражали его. Вот и сейчас на какое-то замечание Соловьева в сердцах ответил: