— Пусть истлевают от безделья ваши робкие души! А я буду бороться. — При этих словах Сухинов сунул руку под подушку, достал пистолет, протянул Соловьеву. — Можешь посмотреть. Это уже двадцатый. — А потом, понизив голос, шепотом добавил: — Имеем уже больше тысячи патронов. Сегодня еще достали немного свинца и пороха. Ежели провалимся, я ни при каких обстоятельствах не скажу, что вы знали о моих планах, можете не беспокоиться.
Майские ночи были еще прохладными, а дни стояли ветреные, но теплые. Никто так не ждал тепла, как Сухинов. Тепло нужно было для полунагой каторжной братии, дерзнувшей не только освободиться, но и установить новое правление в Сибири.
Как-то в воскресенье, незадолго до намечаемого восстания, Сухинов вслух мечтал о будущем устройстве Сибири:
— Мудрейший Павел Иванович думал о республике для всей России. Много лет трудился над конституцией для нее. Мы создадим республику в Сибири. Впервые на Руси здесь навсегда будут уничтожены крепостной режим и несправедливость. Я думаю, что одним из первых указов будущего правительства будет указ об отмене всех без исключения телесных наказаний. Самого позорного и унизительного, что придумал человек. Пройдет немного времени, и в столице новой республики Иркутске, на самом видном месте, народ соорудит величественный памятник. Там во весь рост подымется Пестель с толстой книгой в руке, на которой будут сверкать золотом слова: «Русская правда». Справа от Пестеля — Сергей Иванович Муравьев-Апостол с обнаженным клинком, слева — юный Бестужев-Рюмин с поднятой вверх рукою, символизирующей Победу.
— Кого же ты, Иван Иванович, мечтаешь видеть на главных министерских постах? — спросил Мозалевский.
— В читинском остроге полно готовых министров и похлеще нынешних, николаевских.
— Мечты… Мечты… — вздохнул Соловьев.
— Да, пока мечты, но без них, мои добрые друзья, нельзя жить. А если говорить правду, то, вам ведомо, я не только мечтаю…
Когда стемнело, в окно три раза постучали. Стук повторился. Это был условный знак. Сухинов наскоро оделся и только переступил порог, как навстречу ему кинулся запыхавшийся и растерянный Бочаров, с ходу выпалил:
— Иван Иванович, беда! Казаков донес Черниговцеву. Полчаса назад он пьяный вышел из квартиры Черниговцева. Я выследил его…
— Ах, гад! Где он сейчас?!
— В бараке.
Сухинов вспомнил ошибку, допущенную в Трилесах в отношении Гебеля и жандарма.
— Безотлагательно, под любым предлогом вызвать! Сейчас же убить! — Голосом, который звенел, как металл, приказал он и тут же добавил: — Казакова убить, а тебе немедленно скрыться…
Бочаров побежал исполнять вынесенный приговор предателю, совершенно не понимая, почему он должен скрыться.
Сухинов, еще несколько минут не двигаясь, стоял на улице, напряженно глядя в просветленное луной небо. В окне дома управляющего рудником Черниговцева мерцал свет. Немного в стороне виднелся мрачный частокол острога.
В глубине души катилась волна тревоги.
Бочаров быстро нашел Голикова, и они вдвоем направились к бараку, где думали найти Казакова.
Из головы Бочарова не выходили слова Сухинова: «Убить! Убить!» Потом вспомнил, что ему велено скрыться, заволновался.
— Скажи на милость, почему он мне приказал скрыться? — недоуменно спросил у Голикова.
— Куриная твоя голова, — постучал тот пальцем по лбу. — Надо же придать видимость бегства Казакова. Вот вы вроде вдвоем и бежали…
Навстречу им вышел из барака изрядно выпивший Казаков. Он бормотал что-то себе под нос. Голиков остановился, а Бочаров подошел к нему и спросил:
— Алеша, куда путь держишь?
— Сам знаешь куда, — прохрипел и схватил Бочарова за руку. — Вася, одолжи на полкварты…
— Пойдем, у Паши в кармане есть, да и дело неотложное имеется. — И, обняв Казакова за плечо, повел в березовую рощу.
Казаков, качаясь, что-то бубнил. Голиков, прислонив его к березе, сам стал напротив и, еле сдерживая гнев, притворно сказал:
— Знаешь что, Алеша, мы с Васей решили посоветоваться с тобой по очень важному делу, но раз ты пьян, какой уж тут совет.
— Я не пьян, понимаешь, я не пьян, — заплетающимся языком твердил Казаков.
Где-то в стороне несколько раз почти детским голосом тревожно прокричала сова. Бочаров вздрогнул, бросил в сторону окурок.