Сухинов шагнул к чиновнику:
— Почто бьешь закованного, подлец?
От неожиданности и под суровым взглядом Сухинова тот стушевался, отошел к дверям и позвал караульного:
— Уведите обоих!
В середине декабря 1828 года фельдъегерь из Петербурга доставил в Иркутск гражданскому губернатору Цейдлеру распоряжение шефа жандармов Бенкендорфа: вскоре через Иркутск в Читу будет проезжать человек от князя Волконского, надобно тщательно обыскать, дабы не допустить увоза ничего сверх предписываемого инструкцией.
— Ох, эти князья, — тяжко вздохнул Цейдлер.
Он хорошо помнил, как летом сестра государственного преступника Волконского прислала на постоянное жительство в Иркутск своего человека Павлова, дав ему вольную. Оборотистый Павлов сразу начал заводить подозрительные знакомства. Через его посредство государственные преступники намеревались установить прочную связь с Петербургом и Москвой. Было доложено генерал-губернатору Лавинскому, последний распорядился немедленно выслать Павлова обратно…
Сутки спустя Сухинова опять привели на допрос. Следователь решил изменить тактику. Он вежливо усадил его, протянул папиросу, с ноткой искренности в голосе сказал:
— Вы, конечно, понимаете, нелегкая наша служба. Случается, вспылишь. Чего уж тут…
Такое необычное признание настораживало, нельзя было понять, для чего вся эта комедия, но развязка наступила тут же. Следователь покопался в папке, извлек оттуда конверт, показал допрашиваемому.
— Вам, полагаю, знаком этот почерк?
Сухинов взглянул на конверт — и сердце дрогнуло: это было письмо от Кати.
— Ваша любимая, аль невеста, приехала в Иркутск. Вчера здесь был генерал Лепарский, он велел передать вам, что ежели вы во всем учините искреннее признание, он оставит ваше дело без последствий и, окроме того, разрешит вашей невесте здесь поселение…
— Благодарю вас, гражданин следователь, но милости мне никакие не нужны, а ежели вы порядочный человек, то письмо, адресованное мне, отдайте.
— К великому сожалению, у меня только конверт, не осудите… Ну, так вы утверждаете, что Казаков оклеветал вас. Возможно, возможно… Придется малость повременить, пока поймаем Казакова. А над предложением их превосходительства генерала Лепарского подумайте. Пару суток я не буду беспокоить вас.
В камере Сухинов упал на топчан, застонал от душевной боли. «Вот сволочи, придумали нравственную пытку. Перехватили письмо от Кати, сказывают, что и сама в Иркутске. Может ли такое быть?»
…Лето… Жаркое, пахнущее созревающими хлебами и мятой. Она шла очень быстро, он едва поспевал за ней. А когда подошли к речке, остановились, и тогда Катя сказала:
— Я буду купаться здесь, а ты, Ваня, уходи немного подальше.
Он взял осторожно ее руку, маленькую, загорелую, и поднес к губам.
— Нет, — еще раз повторила она, — ты сам понимаешь, что купаться девушке с парнем непозволительно.
— Может, и сидеть вместе непозволительно?
— Можно, милый, можно, — впервые назвала его милым. А вокруг все, казалось, радовалось пришедшему дню: высокие подсолнухи подставляли солнцу опущенные головы, чуть-чуть качались. В саду высвистывала свои мелодии иволга. Стараясь заглушить ее, кукушка кому-то громко подсчитывала годы. На белое платье Кати прыгнул кузнечик и на секунду замер…
— Через год, Катенька, в это время мы обвенчаемся… — сказал он и тут же добавил: — Разумеется, если все будет благополучно…
Что должно быть благополучно, она не спрашивала, а он не мог, не имел права ей объяснить…
«Теперь ты знаешь, моя милая, все, что скрывал от тебя, теперь это уже известно всем», — думал Сухинов, непрерывно ворочаясь на топчане.
Окошко в дверях камеры Сухинова открылось. Караульный взглянул на лежавшего узника, простуженным голосом пробасил:
— Почто стонешь, аль захворал? — И, не дождавшись ответа, захлопнул окошко.
Бочаров от своих показаний отказался. Никаких других улик против Сухинова следствию установить не удалось. Управляющий рудниками Черниговцев все больше склонился к тому, что Казаков по злобе действительно оклеветал Сухинова и его приятелей. Видя, что в деле никакого продвижения нет, он донес в Иркутск: «Ссыльно-каторжный Иван Сухинов в показываемом на него заговоре к побегу и другим злоумышлениям признания ни в чем не учинил и прямыми доказательствами ни от кого не обличен…»
Генерал-майор Лепарский, получив это донесение, задумался: «Шутка ли, самому императору доложил, и вдруг — мыльный пузырь. Обождем еще немного, может, что-либо прояснится…»