Катя кивнула головой, впилась взглядом в лицо генерала и почувствовала что-то недоброе.
— Ты живешь здесь, в городе?
— Нет, я приехала из Малороссии.
— Вот оно что. Приехала, значит, — про себя сказал и прошелся по комнате, взглянув на жену, которая дважды перекрестилась и поспешила к выходу.
Генерал подошел к столу, рука его потянулась к колокольчику.
В столовую тотчас вошла служанка.
— Зови адъютанта, — и снова медленно зашагал по комнате. Потом остановился возле Кати: — Нет никакого смысла тебе туда ехать, красавица. Да и разрешение я дать не могу. Оное предписывает губернатор. Скажу еще раз, теперь уже нет надобности в твоем прошении. Насколько мне известно, названного тобой лица там более нет.
— Его перевели в другое место? — тревожно спросила Катя.
Лепарский молчал. Он обдумывал ответ. В это время вошел адъютант, в котором Катя узнала офицера, давшего ей адрес генерала.
— Петя, проводи девушку, — распорядился Лепарский.
Катя почувствовала приближение чего-то страшного, опустилась на колени и со слезами на глазах начала молить:
— Ваше превосходительство, ради бога, скажите, что с ним?
Генералу хорошо были знакомы отчаяния людей, попавших в исключительное положение, и он, казалось, к этому уже привык. Но сейчас к этой девушке у него возникло чувство сожаления. Лепарский подошел к Кате, помог ей подняться, сочувственно сказал:
— Зачем ты, милая, так печалишься? Он государственный преступник. Не стоит того.
— Так его уже нет?! — вскрикнула Катя.
— Ну, проводи девушку, — сказал генерал адъютанту и оставил комнату.
Двое суток Катя не выходила из дома. Вначале плакала, потом, понурив голову, молча сидела, глядя в одну точку.
Ванда Казимировна старалась успокоить ее, но это ей не удавалось. Душевную рану Кати могло залечить только время.
Воображение Кати рисовало Сухинова таким, каким она его видела в Гребенках и Василькове, — другим не могла представить. Вспоминала все черточки красивого лица, слышала отрывистый приглушенный смех… Разум отказывался верить, что его больше нет.
— За что же они его убили? — спрашивала себя Катя. — За его вольнодумство, о котором когда-то говорил Шалацкому Трухин? Нет, за это его угнали на каторгу… Тогда за что же?
Силилась вспомнить последний разговор с Сухиновым в Гребенках. Может, потому, что тогда хворала, а может, трагедия любимого унесла частицу памяти? На третьи сутки Катя пришла в себя и, казалось, стала иной, неузнаваемой. Она больше не плакала, в ее движениях и разговорах чувствовалась какая-то решительность.
— Ванда Казимировна, я окончательно решила ехать в Зерентуй, поклониться его могиле, а заодно узнать, за что же его убили.
— Милая, ему теперь ты не поможешь, а добраться туда весьма трудно: вон какие морозы и метели начались…
Намерение Кати напугало старую женщину, и она, видя, что отговорить девушку невозможно, решила пойти на хитрость:
— Почто тебе страдать, милая, из-за того, что там случилось. Сегодня вечером пойду к этому немецкому черту Цейдлеру и через его жену Маргариту постараюсь все выведать. Скажу, что Сухинов сын моих давних приятелей, которых я знала в молодости.
Катя ничего не ответила, целиком была погружена в свой план: ежедневно она будет ходить на почтовую станцию города, через которую проезжают в Сибирь, и попытается там с кем-либо договориться. Есть же ведь добрые люди.
Когда Катя первый раз пришла на почтовую станцию, лицом к лицу столкнулась с молодым подпоручиком — адъютантом генерала.
— А вы что здесь делаете? — удивленно спросил он.
Девушка на миг растерялась, не зная, что ответить, но делать было нечего, и она решила рассказать ему всю правду, будучи убеждена, что подпоручик порядочный человек.
— Хочу поехать в Зерентуй.
— Вы уже получили разрешение на выезд?
— Нет…
Подпоручик вздохнул, понимающе покачал головой:
— Вижу, мой прежний совет оставить опасную затею с этой поездкой вы отвергаете. А раз так, позвольте дать вам другой — но об этом никто не должен знать, это может повредить моей службе.
— Ради бога… Что вы? — пролепетала Катя.
— Так вот, через два дня здесь проследует кибитка из Петербурга. Она держит путь в Читу. Два мужика графа Волконского везут провизию его сыну — государственному преступнику. Рискните за заставой города остановить их и попросите взять с собой. После Иркутска никакой проверки не будет до самого места, а за город я вывезу вас в экипаже генерала. Так и быть.
Глаза Кати загорелись радостным блеском: