Но он был не таким. Она знала, что под выглаженным костюмом прятался монстр. Он хотел видеть ее боль, потому что она уже много раз перехитрила его.
Ирен скрипнула зубами и хмуро посмотрела на него.
— Почему?
Он улыбнулся в ответ.
— Потому что демон в тебе попытается убедить его не делать то, что мы задумали. Он хочет оставаться в тебе, милая. Мы не можем слушать яд, что он испускает между клыков и раздвоенного языка.
— Я не одержима, — рявкнула она, словно ударила хлыстом, надеясь, что они попадут по его лицу.
Ему было все равно. Его улыбка стала хищной, и он посмотрел на ее отца.
— Пора. Чем дольше мы ждем, тем сильнее демон вонзает в нее когти.
Казалось, кто-то накрыл голову отца одеялом, и мужчина, которого она узнала, пропал. Он встал и протянул ей руку.
— Идем, Ирен.
— Папочка, нет, — прошептала она, качая головой.
— Так лучше для тебя.
Они смотрели на нее, и она знала, что не одолеет их. Она могла кричать и царапаться, сколько хотела. Она не победит.
Она хотя бы могла сохранить достоинство. Ирен проигнорировала руку отца и встала с кровати сама. Она расправила плечи, подняла голову выше и решила молчать.
До самого конца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Букер смотрел на дом старого типа и готовил себя к змеям, живущим за стенами. Там он будто родился, хоть и не в прямом смысле. Его ирландская кровь была издалека.
Но тут был создан монстр. Тут его учили убивать, охотиться. Тут на его тело нанесли татуировки, уничтожили его разум на много лет, и он едва узнавал себя.
Поместье Пинкертонов было богатым и красивым. Белые мраморные колонны поднимались на два этажа, ивы опускали ветви в пруд. Сад был идеально ухоженным, в нем цвели синие гортензии.
Другие посчитали бы дом милым. А его обитателей — добрыми. Старые деньги, кто еще тут мог жить? И они были теми, кто помогал несчастным.
Жаль, Пинкерторны могли это делать. У них было больше денег, чем было им нужно.
Но они решили не помогать другим. Им было проще оставаться эгоистами.
Букер выдохнул и пошел по гравию к дому, где все началось. Камешки хрустели под его ногами. В доме залаяла собака.
Красная дверь медленно открылась, и стало видно морщинистое лицо и недовольный взгляд, служанка увидела его. Она была в традиционном черно-белом платье горничной, хоть оно уже висело на ее древней фигуре мешком.
Она не должна была работать. Матильда была с Пинкертонами, сколько он помнил, и она всегда была старой. Женщина вредила сама себе, работая до гроба.
Может, этого она и добивалась.
— Букер Пинкертон, — сказала она, недовольно кашлянув. — Не думала, что еще увижу твое лицо.
— И я, Матильда. Отец дома?
— Он занят, — она стала закрывать дверь, но замерла, когда он сунул ногу в проем. Матильда посмотрела на оскорбительную конечность, кашлянула снова. — Уйди.
— Нет. Ты приведешь ко мне отца, — не его отца, но главу семьи, который принимал все решения. Он настоял на этом титуле, ведь он имел значение в семье.
Многие Пинкертоны относились к этой семье не по крови. Они сходились отовсюду и клялись в верности отцу. Они работали, убивали, отдавали деньги. Но им хорошо компенсировали, и все жили в роскоши.
Жаль, для такой роскоши требовалась река крови.
Матильда смотрела на него, морща нос и щурясь.
— Ты оставил семью, так что не можешь мне приказывать, мальчишка.
— Хочешь проверить меня, Матильда?
Шаги зазвучали за горничной, еще одна рука появилась на краю двери рядом с ее ладонью. Мужчина за ней открыл дверь шире.
Он был широким и высоким, мог схватить человека за шею и легко сломать ее. Короткие волосы открывали кучу шрамов на голове, нанесенных им самим, если Букер правильно помнил. Его нос ломали много раз, и он морщил свой горбатый нос, глядя на Букера с отвращением.
— Что ты тут делаешь? — прорычал мужчина.
— Пришел к отцу.
— Не думаю, что это умный план, Букер.
Он склонил голову и выпускал весь гнев глазами.
— Не думаю, что ты можешь мне указывать, Томми.
— Отец не захотел тебя видеть в прошлый раз.
Но в прошлый раз он был пьян, не в себе и молил впустить его в семью. В прошлый раз он был еще без цирка, не воссоздал в себе хорошего человека. Букер не хотел снова быть тем монстром. Ему было плевать на слова отца, на цену, что он заплатит. В этот раз старая семья послушает.