— У меня нет выбора, Томми.
Пинкертон смотрел на него холодными и пустыми глазами. Букер глядел в ответ, пока что-то не мелькнуло в холодных глубинах. Они были раньше близки. Не братья, как хотел бы отец, но семья.
Многие люди были у него в долгу. И ему нужно было забрать сегодня все долги.
Томми кивнул.
— Хорошо, но без крови.
— И не планировал, — Букер пересек порог и отодвинул Матильду. — Можешь проверить на оружие, если хочешь.
— Мы все знаем, что тебе оружие не нужно, Букер, — губы Томми изогнулись в опасной улыбке. — Мы дали тебе все, чтобы не нужно было носить кусок железа.
Они хотя бы помнили.
Старый дом почти не изменился. Старые дубовые полы отполировали так, что солнце отражалось в его глаза. Белые стены, оловянный потолок с вырезанными цветами и большая люстра над лестницей в фойе.
Букер знал, если повернет налево, пройдет в строгую столовую с красными стенами, где фарфора было намного больше, чем нужно. И если он повернет направо, то попадет в кабинеты, где остальные делали почти всю «работу».
Там стены тоже были красными. Но по другой причине.
Томми указал на лестницу.
— Отец в своем кабинете.
— Я знаю, куда идти, Томми.
Томми сунул руки в карманы и кивнул на винтовую лестницу.
— Иди. Ты сказал, что хочешь с ним поговорить. Если помнишь путь, пройдешь сам.
Это означало, что все знали, что он был тут. И собирались усложнить путь.
Букер опустил ладонь на перила лестницы и стал медленно подниматься. Гладкое дерево скользило под рукой, его трогало ужасно много Пинкертонов до него.
Он не принадлежал этому месту. Он носил раньше выглаженные костюмы, как они. Знал, как ощущается хороший шелк, не мог носить галстук не из дорогой ткани. Теперь подтяжки придерживали великоватые штаны, и порой он забывал, что под ногтями была грязь.
Но теперь он был счастливее. Он нашел семью людей, которые поддерживали его. Эти люди переживали, был ли он счастлив, здоров, жил ли так, что мог собой гордиться.
Букер не мог так сказать о Пинкертонах.
На вершине лестницы портреты всех членов семьи Пинкертон вели к кабинету отца, единственному кабинету, что был наверху среди спален. Отец не давал остальным тут работать. Только он трудился с деньгами так, что нуждался в тишине.
Портреты смотрели на него с неодобрением. Остальные не любили его. Наверное, потому что только его выбрали превратить в монстра.
Сильного монстра. Того, что мог их всех убить, если сорвется. Потому они избивали его до подчинения всякий раз. Он все еще носил шрамы, доказывающие это, хоть скрывал их под чернилами.
От одного из портретов он замер. Портрет был зловеще знакомый и… нет.
Он застыл посреди коридора, грязные ботинки погрузились в мягкий ковер, а потом посмотрел на свой портрет. Мужчина без татуировок на лице на то время, темные глаза, которые слишком много видели.
Так он выглядел без заметных татуировок? Он давно не видел у себя чистую кожу, забыл, что был довольно красивым.
Был. Когда они еще работали над нанесением на его тело всяких опасных и ядовитых существ. На портрете он был истерзан годами боли и зависимости от тату-иглы.
Дверь открылась, закрылась, и мужчина остановился за ним.
— Странно видеть себя таким юным, да?
Отец. Букеру не нужно было оборачиваться, чтобы узнать мужчину, хватало голоса. Хоть он не был главой семьи, когда Букер был тут, он помнил амбициозного помощника отца.
— Лерой, — ответил он, еще глядя на портрет. — Думаю, и ты это ощущаешь, когда смотришь на свой портрет.
— О, я не знаю. Я все еще похож на себя, — Лерой кашлянул. — Я позволил назвать меня по имени раз, Букер. Дальше будут последствия.
— Я бы посмотрел.
— Пинкертоны сильнее, чем были при твоем отце, отравляющем разум нашего прошлого лидера своими жалкими мечтами.
От угрозы его звери зарычали. Множество его татуировок хотело улететь, рвать и кусать все, до чего дотянутся.
Пинкертоны всегда так на него влияли. Он был таким, пока жил с ними годы назад. Они превратили его в бойцовского пса, зверя, ждущего следующую жертву. Но и тогда Букер думал, что случится, если он перестанет биться. Он уже не будет человеком? Пропадет?
Теперь он знал ответ, и Пинкертоны не так сильно давили на него.
Он бросил взгляд на свой портрет. Но юношу, который был никем.
— О, ладно тебе, Лерой. Я думал, мы выше этого.
— Что-то изменилось, пока тебя не было? Не думаю. Семья не отворачивается от семьи, так что ты уже не нашей крови.