— Подумать только, — пробормотал Сажерук себе под нос, согревая пальцы над сонными огоньками, — ты все еще по нему скучаешь!
И он был рад, что хотя бы куница осталась с мальчиком и охраняет его от духов, которые ему повсюду мерещатся.
Да, Сажерук скучал по Фариду. Но были и другие, по кому он скучал целых десять лет, так что сердце у него изныло от тоски. И поэтому шаги его становились все торопливее по мере того, как он приближался к опушке леса и к тому, что ждало за ней, — к миру людей. Да, в другом мире его терзала не только тоска по феям, стеклянным человечкам и русалкам. Были и люди, по которым он скучал — не много, но тем сильнее томился он по этим немногим.
Как старался он забыть их с той ночи, когда пришел полумертвый от голода к дверям Волшебного Языка и тот объяснил ему, что пути назад нет… Да, в ту минуту он понял, что должен выбирать. «Забудь их, Сажерук! — Он все время твердил себе это. — Иначе ты сойдешь с ума оттого, что потерял их всех». Но сердце его не слушалось. Воспоминания, такие сладкие — и такие горькие… они грызли его все эти годы и в то же время поддерживали. Пока не начали бледнеть, выцветать, расплываться, пока от них не осталась лишь боль, которую он старался скорее заглушить, потому что она разрывала сердце. Какой толк вспоминать о том, что навсегда потеряно?
— Лучше и теперь не вспоминай, — сказал Сажерук сам себе.
Деревья вокруг него становились тем временем все моложе, а кроны все реже. Десять лет — долгий срок, за это время можно многое утратить — и многих. Между деревьями все чаще мелькали хижины угольщиков, но Сажерук не показывался Черным Людям. За пределами Чащи о них отзывались с презрением, потому что угольщики селились дальше в лесу, чем решались заходить остальные. Ремесленники, крестьяне, торговцы и князья — все нуждались в угле, но неприветливо встречали в своих городах и селах тех, кто жег его для них. Сажеруку угольщики нравились, они знали о лесе почти столько же, сколько он сам, хотя каждый день сызнова ссорились с деревьями. Нередко он сиживал у их костров и слушал их истории, но сейчас, после стольких лет отсутствия, ему хотелось услышать другие рассказы: о том, что произошло за пределами леса. А для этого самым подходящим местом были придорожные трактиры.
Сажерук точно знал, какой из них ему нужен. Он стоял на северном краю леса, там, где среди деревьев начиналась дорога, уходившая, петляя, вверх, к холмам, мимо нескольких разбросанных крестьянских дворов, до самых ворот Омбры, городка, на крыши которого отбрасывал тень замок Жирного Герцога.
В трактирах у дорог всегда собирались комедианты. Здесь их нанимали купцы и богатые ремесленники для свадеб, похорон и домашних праздников по случаю благополучного возвращения из путешествия или рождения ребенка. За несколько монет фигляры обеспечивали музыку, грубые шутки и фокусы — отдых от невеселой повседневности. Если Сажерук хотел узнать обо всем, что случилось здесь за те годы, что его не было, лучше всего было поговорить с Пестрым Народом. Комедианты исполняли в этом мире роль газеты. Никто не знал обо всех его событиях больше, чем эти вечные скитальцы.
«Как знать? — думал Сажерук, выходя из лесу. — Если повезет, я могу даже встретить старых знакомых».
Дорога была скользкая и вся в лужах. Колеса повозок оставили на ней глубокие колеи, а в коровьих и конских следах собралась дождевая вода. В это время года дожди нередко шли целыми днями, как вчера, когда он рад был, что густые кроны Непроходимой Чащи сплетаются в лиственный полог и не дают промокнуть до костей. Ночь была холодная, платье на нем заволгло, хотя он спал у огня, и Сажерук радовался, что погода сейчас ясная — по небу над холмами плыло лишь несколько облачных клочьев.
К счастью, в карманах своей старой одежды он нашел несколько монет. Будем надеяться, что их хватит на тарелку-другую горячей похлебки. Из другого мира Сажерук не взял с собой ничего. Что бы он стал делать с разрисованными бумажками, которые считались там деньгами, здесь, где в уплату принимали только золото, серебро и звонкую медь, лучше всего с отчеканенным портретом какого-нибудь могущественного владыки? Когда монетки закончатся, ему придется поскорее идти выступать на рыночной площади — в Омбре или еще где-нибудь.
Трактир, куда он зашел, не сильно изменился за все эти годы, не стал ни лучше, ни хуже. У него был такой же обшарпанный вид, те же маленькие оконца, точнее, просто дыры в серых каменных стенах. В том мире, где он жил еще три дня назад, на такой грязный порог не ступил бы, наверное, ни один посетитель. Но здесь этот постоялый двор был последним пристанищем перед Чащей, последней возможностью получить горячий обед и сухое ложе, защищенное от росы и дождя… «А пару вшей и клопов на дорогу здесь дают бесплатно!» — думал Сажерук, открывая дверь.