Так что какого-либо сильного душевного подъема от осознания своего титула Панари Коста не испытывал. Куда важнее было то, что он был мастером именно механики, с чего и кормился долгие годы. Работу свою пуйо любил и отдавался ей полностью, полагая, что довольствоваться достигнутым пониманием и знанием приличному творцу не пристало. Можно, конечно, всю жизнь сооружать плуги с отвалом, которые сразу бы и сеяли. Фермеры покупали их охотно, хотя стоили такие изделия совсем не дешево.
Но ведь скучно. Душа требовала полета, в голове каждый день вот уж сколько лет свербела мысль, что надо сделать что-то такое, что не делал до тебя никто. Хотелось именно творить. Потому-то мастер Коста и взвалил на плечо бесчувственного незнакомца: на запястье тот носил вещь, которая даже на первый, самый беглый взгляд смотрелась результатом Высочайшей Механики. Сразу было непонятно, что это и зачем, но тонкость работы и мельтешение крохотных деталек завораживали.
Способностей к Тонкому Искусству у мастера почти не было, хватило только на то, чтобы, хотя и напрягшись, отстоять право на титул. Ох, какие придирчивые были экзаменаторы, но Панари сдюжил и свой проект защитил. Со времен, когда он был тощим студиоузом, умения и таланта не прибавилось ни на ноготок, но хотя бы и не уменьшилось как у ленивых механиков. Но в странном механизме незнакомца ничего кроме мертвого металла не было, это уж мастер мог сказать точно. Не чувствовалось ни искорки, ни мельчайшего всплеска, при этом шестереночки двигались, палочки крутились.
– Оторви да съешь… – выругался Панари. – Кто ж такое делал-то? И как?
Он положил бродягу между двумя рамами от сломанных плугов. Подумал и накрыл бесчувственное тело грязной рогожкой. Ему-то хуже все равно не будет, такого чумазого только и остается драить жесткой щеткой в щелоке, а вот мастеру будет спокойнее, если чужой глаз не будет чесаться о необычную одежду.
Господин Коста отряхнул ладони и воровато оглянулся. Вокруг была тишина, а рядом только одиночество. Мастер сплюнул и забрался на козлы. Рыжая Сольфо дождалась легкого хлопка вожжами по спине и неторопливо поцокала по дороге.
«Что же это за тип такой? – думал Панари. – Ой, намучаюсь я с ним, запомни, Отец, мое раскаяние и прости потом».
Что-то было в подобранном человеке такое, что заставляло мастера боязливо поеживаться. Нет, не одежда – мало ли откуда его сюда занесло. Вон, в Самросе мужики вообще в юбках с кружавчиками ходят, да бороды до этих юбок отращивают. Вроде бы и стыдоба, но убереги Увина тебя посмеяться над самросами, если их десяток в кабаке сидит. Дерутся отменно, словно собаки-арсеи.
Так вот, одежда мастера смущала в последнюю очередь. Даже странный механизм на руке вызывал только интерес, удивление, желание разобраться и понять, что это и как работает. Но среди всего этого странного, но объяснимого, присутствовала, как говорят, капелька перламутра – мифической краски, означающей тайну и сокровенное знание.
– Кто же ты такой? – спросил господин Коста бесчувственного своего пассажира, с сомнением глядя на грязную ткань, скрывающую незнакомца. – Откуда мне на голову сел?
Бродяга ответом не удостоил, даже не застонал как в первый раз.
– Ну и демоны тебя лизали, – бросил в сердцах мастер и отвернулся. Сольфо в вожжах, чтобы идти по дороге, не нуждалась, Панари вновь погрузился в мысли.
Артефакт с руки случайного попутчика он снимать не стал. Кто его знает, что там и как устроено. Сломается еще, а то и похуже чего случится. Нет уж, пусть этот доходяга сначала очнется. Вот тогда и снимет, и расскажет, и объяснит. А почему расскажет? И тем более снимет?
Господин Коста задумался. В общем-то и на самом деле – а с чего бы это незнакомый человек будет делиться с ним – с мастером – дорогой вещью? За подвоз? Ну, так и на глазок видно, что механизм у него хотя и непонятный, но явственно дорогой. Панари не удивился бы, если за его цену ему пришлось бы возить бродягу по всей ойкумене кругов полсотни. Еще и кормить. О, кормить! Кошеля у него не видно было, значит, без денег рухнул. И вполне возможно – голодный. А если и сытый, то пока до ближайшего села доедем, уж точно проголодается.