словно следователь, залы истоптал
от экспоната к экспонату и обратно.
И на паркетинах высматривая пятна,
я подсознательно вживался в криминал.
Авторитетно заявил искусствовед:
— Все это бред, здесь жизни нет, здесь экспонаты!
На всякий случай компетентные ребята
пришли директорский проверить кабинет.
А я заглядывал тайком в стекляшки глаз,
и там неоновые искорки дрожали.
Как будто в окна новостроек горожане,
уткнулись чучела носами в плексиглас.
Для профилактики и в считанные дни
все экспонаты были заново набиты,
опилки старые — в огонь, а все копыта
и когти — намертво болтами, чтоб ни-ни…
Я не нашел его, да и не мог найти
того, кто выкрикнул в сердцах: «Пустите, братцы!»
Когда я близок был к тому, чтоб разобраться,
вставали сами экспонаты на пути.
В зоологическом — уютно и тепло.
Теперь хранительница дремлет под девизом:
«Нет суевериям!» И смотрит телевизор,
где вся планета уместилась под стекло.
* * *
Из годов шероховатых
выдирая жизни нить,
мы живем на концентратах
и мечтаем долго жить!
Впереди у нас победы,
достиженья… Может быть,
я куплю с аванса кеды,
буду в кедах в лес ходить,
или бегать от инфаркта
рано утречком трусцой.
Смерть — смешна, но страшно факта,
потому что факт плохой.
Умирать ужасно скучно.
Оптимизма в этом нет.
А поэтому с получки
я куплю велосипед,
чтобы ездить, жать педали,
жир сгонять, коль будет жир.
И не надо мне медали.
Буду счастлив тем, что жив,
тем, что я не навзничь в койке,
тем, что сын из дневника
по ночам выводит двойки,
чтобы я купил щенка.
И куплю!.. А если сильно
подкузьмит меня судьба,
научу смеяться сына.
Тихо, молча, про себя.
* * *
Все очень хорошо и даже здорово!
Над крышами, над шпилями вчера
я видел пролетающего борова,
летел он, как огромная пчела.
Гигантская пчела парнокопытная
нахально полоскалась в небесах
и хрюкала, но самое обидное —
три пополудни было на часах,
и никакой мистической туманности,
природы аномальной никакой
не видел я, в лазоревой реальности
кружился боров жирный, золотой.
И жаворонка вытеснив, и ласточку,
и грозного орла, и соловья,
всё небо заняла, как баба лавочку,
гордящаяся крыльями свинья.
* * *
Я говорю: «Душа болит».
Врач констатирует — бронхит,
и сдать велит, как все врачи,
анализ крови и мочи.
Как будто можно от мочи
узнать, что я шепчу в ночи.
Как будто, сдав из пальца кровь,
легко понять печаль, любовь.
Я задыхаюсь, и врачу
я с дрожью в голосе шепчу:
«Я циник, лгун и скандалист…»
— Проверим вас на яйцеглист.
Собачья судьба
(Сентиментальная баллада)
На ковре в пятикомнатном храме
возлежала.
Мармелад, ветчину и салями
обожала.
Засыпала под плач клавесина
и гитары.
Элегантна была и красива,
элитарна!
Обладая высокой моралью
идеала,
никогда с кобелями за гранью
не бывала.
Никогда на асфальт не мочилась
и под окна.
А на днях колбасой подавилась
и подохла.
Что-то вспомнилось ей за обедом,
и с испугу…
А зачем написал я об этом? —
Жалко суку.
Сказка
об одном поэте
В деревеньке небольшой
жил поэт с большой душой.
А еще, на всякий случай,
он имел талантов кучу
и, валяясь на траве,
часто думал о Москве.
А еще, конечно, он
был в жену свою влюблен.
И жена его любила,
покупала в лавке мыло
под названьем «Фрези Грант»
потому, что был он франт.
И катилась жизнь легко.
Под парное молоко
он работал, он старался,
но однажды догадался,
чтобы что-нибудь купить,
надо что-то заложить.
И задумался поэт:
баня есть, ломбарда нет.
У деревни профиль узкий.
И, накинув плащ французский,
почесав ногтем во лбу,
он отправился в Москву.
А в Москве — и стыд, и срам…
Но, жалея милых дам,
я рассказывать об этом
не советую поэтам.
Удержусь и сам, на час,
но продолжу свой рассказ.
Из деревни через год
заказным — пришел развод.
И поэт женился быстро
на племяннице министра
по делам литератур.
Ах, как много в мире дур.
Мне напомнят — не пошли…
Но дела его пошли.
Книга первая, вторая.
Критик, слезы утирая,
из платочка — два ведра
выжимает для пера.
Только прячется поэт
от журналов и газет.
Снова всхлипывает критик:
— У него, наверно, кризис.
А поэт с квитком в горсти
мчит к ломбарду на такси.
А в ломбарде говорят:
— Срок просрочен, ценник снят.
И суровым басом бога:
— На земле ломбардов много,
а душа всего одна,
Крой отсюда, старина…