История явила цифру шесть.
Седьмой не поместился под диван
и, на диван сумев нахально влезть,
впоследствии пижаму надевал
и спал под шелухою одеял.
Яичница с утра. В обед борщи.
На ужин телевизор с колбасой.
И на дом приходящие врачи
не видели, как странен был больной.
А ночью он, простите, спал с женой.
Откормленная мирная жена
проигрывала годы в телефон.
Подмены не заметила она.
К тому же муж, оставшись без кальсон,
был чемоданом вниз переведен.
Земля большая!
Я не морщу лоб.
И верю — сон меня не посетит,
где, астрономом глядя в телескоп,
я изучаю ткань, которой крыт
большой прямоугольный сателлит.
Легенда о Мельпомене
(Подражание древним)
В незапамятные годы
жили разные народы,
умножали пять на пять,
получали двадцать пять.
Никого не обижали.
Развлеченья обожали.
И считали: лучший стиль—
это легкий водевиль.
Водевили, между прочим,
исполняла лучше прочих
Мельпомена, Зевса дочь.
День за днем, за ночью ночь
танцевала Мельпомена,
пела песни вдохновенно,
неподдельной красотой
восхищая люд простой.
Но, увы, однажды летом
деву свел с искусствоведом
некий бог, веселья враг.
Словом, дело было так:
Мельпомена по июлю
пляшет в платьице из тюля,
ножкой стройной ножку бьет,
о любви куплет поет,
и лукавит, и смеется.
Черным ливнем волос льется
по плечам, скользит на чуть
обнажившуюся грудь,
но она не замечает,
и кружится, и взлетает,
и над сценою летит.
«Браво! Браво!» — зал вопит.
Зал приветствует искусство.
От оваций меркнет люстра.
Зал пустеет. Гасят свет.
В этот миг искусствовед,
появившись из-за сцены,
на пути у Мельпомены
вырастает, как стена:
«Наконец-то ты одна…»
Побледнела Мельпомена—
Так ужасна эта сцена—
На лице ее испуг,
Как же все случилось вдруг?!
На щеках играет пламя.
Мельпомена хочет к маме.
Прикрывает ручкой грудь.
Норовит за дверь шмыгнуть.
Ах да ох… Не тут-то было!
Ключик щелк! И все поплыло,
зарябило… нет пути…
Шепчет: «Папочка, прости…
Ой, не надо, ой, не лезьте,
не лишайте деву чести…»
Но в ответ искусствовед
шепелявит: «Ну уж, нет…»
Он по этой части мастер!
По листу скрипит фломастер,
в небольшой научный труд
строчки резвые бегут.
Три, четыре крепких слова—
все! — рецензия готова:
«…безыдейна и глупа,
наготою до пупа
кружит головы поэтам.
Остановимся на этом.
Суть ясна. Искусства нет»,—
Завершил искусствовед.
Он в карман фломастер прячет.
Мельпомена горько плачет.
Юность — в прошлом. Честь — в былом.
Кончен бал. В душе надлом…
С этих пор она не пляшет,
не поет, грустит и вяжет,
бродит с пасмурным лицом;
и, трагическим концом
завершая представленье,
мстит нам дева за паденье,
метит горечью судьбы
обывательские лбы.
Там…
(Фантастическая миниатюра)
Брусок металла — из гранита
торчащий — почками набух.
Из оцинкованного сита
лил дождь на глянцевый лопух.
Лопух, как будто натуральный,
ногою высверлив асфальт,
торчал на площади центральной
под лампой в много тысяч ватт.
И не один сопливый кибер
его пинцетиком хватал.
Не одного папаша выдрал
за размагниченный металл.
Лопух оградой окружили.
Весь мир дивился. А лопух
раскачивался на пружине,
как выпивший моряк на двух.
Центростремительная мода
на микросхемы трафарет
для электронного народа
пустила новый силуэт.
А знаменитый архитектор,
изобразив державный дух,
на двухкилометровый вектор
надел гектаровый лопух.
Но с океана Нефте-Газа
явилась осень. И лопух
увял. И пылью стал. И сразу
беспрецедентный бум потух.
Брусок латунными листами
кормил бензиновый фонтан.
И мельхиоровые стаи
летели за меридиан.
Богиня
В первый раз одноклассник пятнадцати лет,
отутюжив коленями школьный паркет
и смутив архичопорный актовый зал,
принародно девчонку богиней назвал.
А потом в институте студент и доцент,
и заезжий, красивый, как бог, референт
академии точных и прочих наук
вслед шептали, вздыхая: «Богиня…»
И вдруг…
Это после того, как полвека почти
каждый встречный мужик, каждый столб на пути,
каждый ветер залетный и малый сквозняк
выдыхали: «Богиня…»
И вдруг… Как же так?
Как же так?.. Не осмыслить… и сумки в руках…
переполнен вагон… и усталость в ногах…
Он сидел… не уступит… здоровый, как слон,
он сидел… не уступит… качнуло вагон,
наступила случайно ему на башмак…
разорался… да черт с ним, он — быдло… но как?..
Как же мог он? Как вырвалось?.. Не осознать.
Это надо же — падлой богиню назвать.
* * *
Я давно к невезенью привык.
Привыкают и к бóльшему злу.
Я навеки к терпенью приник,
словно в дождь головою к стеклу.