На участке у нас деревенька – три домика: мой, жены и про гостей. Как выяснилось, на двоих три жилища – только-только. Гостевой обит красной фанерой, соответственно – красный фонарь на веранде. Сложилось исторически, выглядит фривольно.
В сельской жизни еще тьма преимуществ, но ведь всего не перескажешь, а посему, как у нас в тюремных письмах пишут, “рву строку, целую в щечку и ставлю точку”.
Да, чуть не забыл!
Как-то ездил я в Белоруссию. Тамошний начальник Саша Лукашенко издал указ, чтобы клюкву на болотах без дозволения не рвать. И решил я недавно высочайшим клюквенным запретом посмешить своих можайских товарищей – экс-тюремщиков, отставленных от службы, как и Шатохин, за избыточный гуманизм. Байка не прозвучала. Оказывается, белорусский режим им в основном по душе: строгость, порядок, твердая рука.Садовые товарищи
Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Г. Державин. “Евгению. Жизнь Званская”
Раз в месяц наше садовое товарищество “Сокол” навещают нерусские чернявые люди на разбитой “газели” – собирают металлолом. Сегодня Васин в честь своего юбилея прощался с ненужным железом. Мы – Старче и я – следили, чтоб не раздумал. Рядом, задевая распухшими сосками дорогу, пританцовывала Кика, низенькая, веселая сучка.
– Уважаемый, холодильник биром? – почтительно вопрошал Васина золотозубый металлоискатель. – Кумуля-тор биром?
– Все берем! – Васин обреченно рубанул ладонью воздух.
– Батарэй биром?
– Батарею не трог!
– Зачем тебе старье? – зашипел я.
– Люблю металл. Особенно чугун.
– Ну, ты, старче, жид ку-ку! – Старче, друг Васина по заводу, тоже Петр, повертел пальцем у виска, куда, перетекая лысину, спускался драный афганский шрам. Он всех, включая молодых женщин, звал “старче”.
Металл уехал, с трудом разминувшись с красной “Нивой”. За рулем сидела полная блондинка. Из машины вылез розоволикий пожилой красавец Вова Грек в шляпе с петушиным пером, в пиджаке на голое тело. По мнению садовых огородников, валет на всю голову, а по-моему, – великий ум. Когда-то я купил в Германии дизельный “Мерседес” б/у, приехал на дачу, и “мерс” умер: полетел стартер, а Москва в те времена дизельную немчуру не чинила. Грек разобрал стартер, на самодельном фрезерном станке исполнил мудреную деталь, собрал по новой, и я – поехал. Под дурака Грек просто косит: то ходит в чужом мундире с медалями, то с веревкой на шее, как удавленник, – развлекается.
Из багажника Грек вытянул чемодан – набор кастрюль из псевдотефали от цыганских производителей, поправил перо на шляпе.
– Вова, ты прям тирольский охотник, – сказал я. – Вильгельм Телль.
Грек поставил подарочный чемодан у ног Васина. На его руке сиял мельхиоровый перстень с фиолетовым камнем.
Блондинка за рулем погудела, высунулась из окна – ухоженная, гладкая, но с разными глазами – косая.
– Поздравляю, Петр Иванович! Ведите себя хорошо, мальчики!
– Здравствуйте, – кивнул я, стараясь попасть в поле ее зрения.
– А поцеловать? – капризно потребовал Грек.
Блондинка модно, по-телевизионному, сдула ему с ладони воздушный поцелуй и умчалась, взъерошив пыль.
– Не понял? – удивился Васин.
– Регент запил, коров доил, – невнятно пояснил Грек. – Помогал и так дальше…
– Говори толком! – рявкнул Васин. – Слова не заедай… Хоть бы позвонил, что с бабой…
Мобила у Грека есть, но он ею не пользуется: вредно. А вот списанный компьютер, который Греку подарили в собесе, освоил в момент и теперь ищет по интернету невесту с дачей по нашей дороге. Он завален предложениями, недавно даже ездил в Ленинград на смотрины за счет приглашающей стороны. Приглашающая сторона оказалась пожилым доктором наук по членистоногим, Греком очаровалась и отписала возлюбленному со своего плеча ноутбук.
Грек при дамах во все времена. Поедет, бывало, в прошлом веке на своем “Москвиче” в Дорохово за картошкой – вернется с тетей в телогрейке. Или: в поликлинике укол ставит – назад медсестру волочит.
– А где рубашечка, Вова? – спросил я.
– Корову доил – обдала, чего непонятно?.. Кастрюли подарила и так дальше…
– Ты бухой, что ли? – насторожился Васин.
– А ты наливал?
– Пойдем, налью. – Васин распахнул калитку и споткнулся о Кику. – Эта еще здесь!
– Окотилась, – виновато пожал плечами Старче. – Пять штук… Три беленьких, два кобелька.
– Тихо! – Грек поднес к глазам руку с безупречной “Победой”, которую собрал еще пацаном в часовой ремеслухе. – Раз… Два… Три!
И точно: приветствуя юбиляра, на участке Грека истошно завопил петух, единственный на всю округу. Выстарившихся кур Грек ликвидировал, а петуха не смог поймать. Теперь петух-раритет барином разгуливает по нашему “Соколу”, собаки его не обижают.
Сегодня Васину восемьдесят. А Греку и Старче восемьдесят будет года через три-четыре, может, через пять.
Васин знаменитый медник, гнет профили самолетов. Капитализм отозвал его с пенсии, умолив еще поработать. На завод Васин ходит три раза в неделю в костюме с галстуком. В обед принимает стакан – это поддерживает его в тонусе и администрацией не возбраняется. Есть у него и любимая женщина, с чужим приплодом. С личным же своим сыном, врачом-проктологом, Васин контачит плохо. Их встречи на даче начинаются мирно, Васин называет его “сынок”. Но сынок расправляет крылья – начинает учить отца по строительству, и в ответ над “Соколом” поднимается тяжелый мат. Доктор визгливо, по-бабьи, отбрехивается и отчаливает в Москву. Васин напряженно смотрит ему вслед, как бы сомневаясь: из его ли тот помета? Но главная проблема Васина не в отцах и детях: недавно ему добавили к сердцу дополнительный мотор-стимулятор и приказали кончать с работой и алкоголем. А завод только что получил обетованный заказ из Израиля – стратегический гидроплан. И хотя Васин евреев не жалует, своей волей отказаться от интересной работы не в силах.
Двадцать лет он в одиночку (не из скаредности – из гордыни) строил дом, трехэтажный, с кирпичным цоколем. Загоревший, полуголый, он стучал топором сначала внизу, а потом и на верхотуре. И пел.
Дом задумывался самым высоким в округе. Васин подвел недоскреб под крышу, но попал в больницу. Стройка замерла, огромный сруб мокнет.
Утром Васин сгонял в Можайск на рыбразвод к друганам, и сейчас в корыте из-под цемента шевелились две длинноносые стерляди и три черных извилистых угря. Васин выудил драгоценную рыбу, попробовал острие ножа на ногте большого пальца, остался недоволен и пошел за бруском. А стерлядь снова пустил в воду подышать.
Обноски Васин не жалует, одет по-молодому: джинсы с широким ремнем, красная ковбойка, кроссовки.
Движения его расчетливы, не суетны, он не переправляет сделанного. Даже замерзшая водка, которую он сейчас льет свысока тугой маслянистой струей, – не брызгаясь, точно доверху, с бугром, заполняет мутные с поволокой на манер венецианского стекла, оплавленные граненые стопки. Эксклюзивная посуда отошла Васину с пепелища Старче. Ларочка-бомжиха, с которой Старче подживал этой зимой, пьяная, спалила его хибару, пока он ездил за пенсией. Ларочку еле успели вытянуть за ноги на снег, где она еще долго дымилась, живая. Теперь Старче живет в ненавистной Москве: его жена на старости лет тащит в дом с помойки что ни попадя, одних шкафов – четыре, а квартира однокомнатная; Ларочку он поклялся убить.