Ночью, за письменным столом
О сообщничество карандаша и бумаги!Ты подобно содружеству путника и дороги.А точнее – содружеству воина и равнины,где под хрупким снегом хитрые скрыты мины.О содружество карандаша и бумаги!Ты причина множества всевозможных последствий —величайших бедствий, дьявольских наваждений,человеческих озарений и заблуждений.О содружество карандаша и бумаги!Вот сидит человек. Что, безумец, берет он в рукиДостает он пакетик с лезвием безопасным,и оно становится с этой поры опасным.Он опасным лезвием свой карандашик чинит.Он любовно над ним склоняется. Он колдует.Построгает слегка, пыльцу аккуратно сдует,и опять строгает, и дует, и снова чинит.Вот он в сторону отодвинул листок со стружкой.Придвигает поближе листик бумаги писчей.Тут не думай его отвлечь ни пивною кружкой,ни вином, ни женщиной, ни отборной пищей.Он исполнен сейчас решимости и отваги —ни о чем таком разговаривать он не будет.Вот его карандаш коснулся уже бумаги.Что-то будет сегодня ночью. О, что-то будет!
Стихотворение, в котором появляется гусь
Годами сменяются годы.С годами меняются моды.Выходят из моды комоды,и оды выходят из моды.И вот седовласые бардынесут свои перья в ломбарды,но денег ломбарды не платятза их устаревшие перья.Те перья исписаны такв угоду вчерашнему вкусу,что даже по старому курсуцена им примерно пятак.Но я не о бардах пекусь —пускай разбираются сами.А перед моими глазамипроходит блистательный гусь.Нисходит он, как благодать,ко мне на окошко садится,и то, что он важная птица,по перьям легко угадать.Он весь как изящный сосудхолодного высокомерья.Он мне говорит: – Эти перьяудачу тебе принесут. —И он говорит мне: – Прошу,возьми их, мне вовсе не жалко.Мне даже становится жарко,когда я их долго ношу.Бери их себе и пиши,как тот гениальный поручик,который не знал авторучек,а были стихи хороши. —Но я говорю ему: —Лгут не перья,а люди, по сути,и завтра в чугунной посудеза чванство тебя испекут. —И я говорю: – О сосудхолодного высокомерья!О гусь, твои вечные перьялжеца все равно не спасут.И дело не в перьях, о нет,а в совести, чести и вкусе.Но больше ни слова о гусе!Да, в сущности, гуся и нет.А что же касается мод,мне все-таки нравится мода,согласно с которою ода нелепа,как старый комод.
Автоматы
Мне в соседство даны автоматы.Автоматы красны, как томаты.Автоматы торгуют водой.Автоматы – народ молодой.Ни унынья у них,ни печали.Их история в самом начале.У них первые как бы века,а дорога еще далека.Но ночами,когда не торгуют,о своем они чем-то толкуют.Марсианский их странен наряд,и глаза как-то странно горят.Там какие-то споры и крики.Там опасные зреют интриги.Раздается призыв к мятежу.И тогда я,как некий правитель,в пиджаке из хлопчатой бумагипод неоновый свет выхожу.Как тонка моя слабая кожа!Нет, она на металл не похожа.А под кожей —сплетение хрупкихкровеносных сосудов моих.Эта кожа боится пореза,и ничтожны проценты железав этом теле,которое веситтолько семьдесят пять килограмм.Но смолкают при мне автоматы.Автоматы – они трусоваты.И стоит,как щенок-попрошайка,автомат в переулке пустом:будто сахар ему показалии за это служить приказали, —вот и встал он на задние лапыи старательно машет хвостом.
Человек
Человеку живется горько.У него и сервант, и горка.Есть диван, и жена под боком.А ему все выходит боком.Он в квартире своей томится.Перед ним океан дымится.Острова в океане дики.Он хотел бы плыть на Кон-Тики.Нет ни горки и ни серванта.Обстановочка серовата.Не в квартире, не на диване —человек плывет в океане.Он клянет его в бога, в душу.Он во сне уже видит сушу.Но кишит океан акулами,И дымком берега окутаны.Человека трясло, ломало —все ему, человеку, мало.Подавай ему плод запретный.Очень любит он плод запретный.Он и в тесном трамвае едет,и совсем никуда не едет —все равно он куда-то едет,все равно этим плодом бредит.Он к нему простирает руки,на губах ощущает сладость.Он не может без этой муки.Это старая его слабость.