Черно-белое кино [сборник]

Зимний пейзаж

Д. Самойлову

Пока я спал, за окнами мело.
И вот пейзаж зимы. Белым-бело.
Белы кусты, дорога и забор.
И белый бор торжествен, как собор.
И Жучка у колодца вся бела,
хоть накануне белой не была.
Но вдруг над белым-белым – голубой.
И это отдаленное пространство
прозрачно, как намек на постоянство
и на уменье быть самим собой.
А к ночи все становится синей:
и бор, и пар, летящий из сеней,
и след саней, и Жучка – и за ней
я тоже замечаю эту склонность.
А небо стало пепельно-стальным,
с пейзажем не сливаясь остальным.
И это – как намек на убежденность,
что гнаться, мол, за модой ни к чему.

Популярность

Я живу сейчас на Садовой.
Чехов тоже жил на Садовой.
Этот маленький старый домик
между нынешними домами —
словно маленький скромный томик
между кожаными томами.
Домик ярко не освещается.
Он не многими посещается.
А на ближней Садовой
где-то громко светится оперетта.
Ее многие любят сильно.
Там изящно страдает Сильва.
Там публично грустит Марица.
Туда дамы идут молиться.
Слышу возле киоска ближнего: —
Нет билетика? Нету лишнего?
…Чехов. Шумное представление.
Велико ты, кольцо Садовое!
Здесь не противопоставление —
ты не думай, кольцо Садовое!
Просто вот какие полярности.
Просто разные популярности.

Сто друзей

Ста рублей не копил – не умел.
Ста друзей все равно не имел.
Ишь чего захотел – сто друзей!
Сто друзей – это ж целый музей!
Сто, как Библия, мудрых томов.
Сто умов. Сто высотных домов.
Сто морей. Сто дремучих лесов.
Ста вселенных заманчивый зов:
скажешь слово одно – и оно
повторится на сто голосов.
Ах, друзья, вы мудры, как Сократ.
Вы мудрее Сократа стократ.
Только я ведь и сам не хочу,
чтобы сто меня рук – по плечу.
Ста сочувствий искать не хочу.
Ста надежд хоронить не хочу.
…У витрин, у ночных витражей,
ходят с ружьями сто сторожей,
и стоит выше горных кряжей
одиночество в сто этажей.

Памятник

Памятники министрам и самодержцам.
Памятники философам и поэтам.
Памятники прославленным генералам
и неизвестным памятники солдатам.
Бронзовая и мраморная держава.
Каменное, застывшее государство.
Нету нехватки в памятниках,
и все же новый сегодня памятник открываю.
Между бараков, бань и высотных зданий,
между пивной и башнею телецентра
высится величаво на пьедестале,
в небо упершись, газовая конфорка.
Два часовых стоят у ее подножья,
напоминая нам о путях прогресса:
дед ее – старый воин в медалях —
примус, бабка ее сварливая – керосинка.
Вы догадались, правильно, перед вами —
памятник неизвестной домохозяйке.
Царство за царством рушится. Полыхает
вечный огонь над газового конфоркой.

В Ленинграде, когда была метель

И снег этот мокрый,
и полночь, и ветер —
впервые.
На Невке, на Мойке
я в этом столетье
впервые.
И вьюга мазурки все кружится.
Здравствуйте, Лиза!
Послушайте, Лиза,
куда вы торопитесь, Лиза?
Все вьюжит и вьюжит.
Смотрите, вам холодно будет.
Кончается полночь,
а Германна нет,
и не будет.
Ну, будет вам, Лиза,
не надо печалиться очень.
Вы знаете, Лиза,
ведь вы меня любите очень.
Недаром же дверцу
вы мне отворяете, Лиза,
и смутное сердце
вы мне доверяете, Лиза.
Мы снова и снова
все те же мосты переходим,
и слово за словом
мы с вами на ты переходим.
Ты любишь, скажи мне?
Ты любишь?
Скажи мне, ты любишь?
А ты меня любишь?
А ты?
Ну, а ты меня любишь?
Люблю тебя, Лиза!
Нет, Ольга!
Зови меня Ольгой!
Как странно —
я звал тебя Лизой,
я знал тебя Ольгой.
Я все тебя путаю
в этой старинной метели.
Я бережно кутаю
плечи твои
от метели.
И вьюга мазурки
меня навсегда засыпает.
И Лиза моя
на руке у меня
засыпает.
И боязно губ этих сонных
губами коснуться.
И трудно уснуть,
и совсем невозможно
проснуться.