Диана подарила мне тогда французские духи. И хоть убейте, названия я не вспомню. Но запах был убийственно приятный. Один из таких, от которых сносит крышу, как мы любили тогда говорить. Таким образом, будучи страшной фанаткой всяких запахов, Диана сделала подарок ещё и себе.
Но это был не весь подарок. Были ещё серебряные серёжки и колечко. Диана сказала, что уже давно хотела подарить мне колечко, но решила, что в комплекте с серёжками это будет выглядеть менее подозрительно. Я тогда была и смущена, и счастлива, любуясь на тоненькое изящное кольцо, и всё проверяла, как оно сверкает при различном освещении. Диана только улыбалась. В тот день она улыбалась так по-настоящему.
А вечером мы гуляли, держась за руки. На протяжении всего дня нам хотелось прикоснуться друг другу, но мы неестественно избегали даже случайных прикосновений. А на улице снова ощутили свободу.
Но большего, чем держание за руки, мы не могли себе позволить. Я помню, как с чёрной завистью смотрела на воркующие парочки обнимающихся и целующихся парней и девушек, и задавалась одними и теми же весомыми вопросами: «Да чем же, черт возьми, мы отличаемся от них? Почему им дозволено, а нам нет? Чем отличаются наши чувства?».
Дул пронзительный осенний ветер, принося с собой опавшую листву, которая с тихим шелестом замирала у нас под ногами и продолжала свой бег, а мы лишь крепче сжимали свои руки, чтобы не замёрзнуть.
Диана вздохнула, коротко усмехнулась:
- И всё-таки, это непринуждённое общение с твоими родителями для меня большое испытание.
- Почему же? Мне показалось, вы очень хорошо ладите.
- Да, но чего мне это стоит! Как представлю, что однажды мне придётся предстать в роли «этой-нехорошей-девицы-которая-совратила-нашу-дочку», меня аж в дрожь бросает.
Я тоже усмехнулась.
- Не волнуйся так. Они это переживут.
- Ты уверена? – спросила Диана слабым голосом.
- Уверена. Я же знаю своих родителей. Пошумят немного да успокоятся.
- Хорошо бы…
- Просто верь мне. Так и будет.
- Верю, - она улыбнулась.
А потом, нагулявшись и замёрзнув как следует, мы вернулись в подъезд и долго целовались там в темноте, потому что лампочку снова кто-то разбил. Мы вздрагивали от каждого шороха, готовые бежать в любую секунду, и приглушенно смеялись, когда тревога оказывалась ложной.
Мы совсем забылись. Мы были просто рядом. И это были хорошие моменты, очень дорогие нам. Это было маленькое затишье для нас двоих.
Иногда я думаю, что Бог специально даёт людям некую передышку перед какими-то тяжёлыми испытаниями, подобно тому, как мама будит своего ребёнка чуть позже обычного, чтобы дать ему поспать лишние пять минут.
Это был наш последний светлый день и, возможно, последняя ночь для Дианы, когда ей не снились кошмары. Тогда, обнимая её в подъезде, я как будто хотела подарить ей в ответ хоть зыбкую, но уверенность в завтрашнем дне и в том, что всё будет хорошо. Тогда я окончательно убедилась, что Диана всё-таки слабее меня. Обычная девушка, обычные страхи и сомнения, с которыми она сама не в состоянии справиться, раз и навсегда расшатанные нервы, нетвёрдые ноги и приглушенные стоны, которые до сих пор стоят у меня в ушах. Слабая и такая милая в своей слабости. Любимая.
И запуская пальцы ей в волосы и слушая её отрывистое дыхание, я просто решила для себя, что пора мне стать сильной.
Я должна стать сильной для неё.
2
Всё случилось 13 сентября в понедельник. Утром я проснулась с давящим ощущением в голове, а посмотрев в окно, убедилась, что виной всему отвратительная погода. Казалось, что дождь не шёл, а висел в воздухе, застыв, превратив всё в сплошную холодную, мутную влагу.
В голове всё ещё всплывали какие-то образы из беспокойных ночных снов, но они были нечёткими, оставляющими после себя лишь смутное ощущение чего-то неприятного, тяжёлого, болезненного. Во сне я как будто видела Диану, но она была не такой, как обычно, а какой-то холодной, безжизненной, а где-то кричали птицы – вот единственный запомнившийся образ. Всё остальное тонуло в безликой серости.
У меня было всего четыре урока в тот день, но высидела я их с трудом. Даже не потому, что чувствовала себя неважно, а просто потому, что кто-то словно говорил мне: «Ты сейчас должна быть дома».
А дождь в это время из нудно моросящего перешёл в ливень, и даже старый широкий папин зонтик, который я взяла сегодня вместо маленького своего, не спасал. На небе не было ни единого просвета. Неба не было.
Уже подходя к дому, я почувствовала в кармане телефонную вибрацию, и пока ехала в лифте, читала сообщение Дианы. С моего зонтика капала вода, растекаясь на полу.
Диана спрашивала, дома ли я уже, и можно ли ей зайти. Недоумевая, зачем ей тащиться ко мне в такую погоду, я всё же разрешила и не стала ничего спрашивать. А Диана больше ничего не написала, даже «итогового» смайлика, как она всегда делала.
Невнятное предчувствие всё усиливалось, когда я вошла в пустую квартиру, привычным движением повесила куртку, прошла на кухню, включила чайник. Всё было по-старому, но что-то изменилось.
Я привела себя в порядок, даже смочила шею и запястья новыми подаренными духами, посмотрела на своё колечко, но сегодня оно показалось мне каким-то тусклым. Я думала, что сегодня мы можем побыть наедине до самого вечера. А потом до меня дошло. Ясная мысль мгновенной вспышкой осветила моё сонное сознание: «А почему Диана не на парах?». И в самом деле, почему? Она же сегодня до четырёх учится.
Дождь бился в стёкла, а я стояла посреди комнаты и смотрела в окно, слушая стук собственного сердца. В груди вдруг стало тесно.
А потом пришла Диана. Я открыла дверь и с трудом узнала её в этой бледной, сгорбившейся, мокрой фигурке.
- Ты без зонтика! – ахнула я.
Диана ничего не ответила и не шелохнулась. Мне пришлось взять её за руку и втянуть за собой в коридор. Казалось, она промокла насквозь, а волосы прилипли к щекам, губам, и первым делом я убрала навязчивые пряди, с которых на мои руки тут же побежали капельки ледяной воды.
- Да что случилось? – прошептала я. – В чём дело?! Прошу, не пугай меня!
Она посмотрела на меня так, словно вспомнила о моём существовании и оглядела коридор, как будто не соображала, как она оказалась здесь. Понимая, что в таком состоянии от неё ничего не добиться, я расстегнула и сняла с неё мокрую куртку, наклонилась и развязала шнуровку на её сапогах, помогая ей разуться. Её руки, её кожа были ледяными.
В панике, не зная, что ещё делать, я побежала в ванную и на всю катушку открыла кран с горячей водой. Меня уже и саму трясло.
- Скорее в душ! – шептала я, толкая её в сторону ванной. – Если не прогреешься, схватишь воспаление лёгких!
Но в ванной Диана продолжала молча стоять, и руки её безжизненно висели. Я начала расстёгивать пуговицы на её прилипшей к телу и пропитавшейся влагой рубашке, но пальцы мои так дрожали, что я здорово намучалась, пока дошла до последней.
- Она умирает, - сказала вдруг Диана.
- Что?
Время для меня остановилось. И пауза между звуком моего слабого голоса и ответом Дианы была полна бесконечно страшным звуком хлещущей в ванну воды, была тяжёлой, была живой.
- Моя сестра умирает, - сказала Диана и заплакала в голос. Это был истерический, рвущий грудь плач. И ни до, ни после Диана никогда не плакала так сильно.
В первую секунду я не поверила, как это всегда бывает.
- Маша… - выдохнула я. – Но как же…
И голос мой дрогнул, и я поняла, что сейчас заплачу тоже.