- Т-с-с… Тише, - я вытянула руку, коснулась её затылка и погладила Диану по волосам.
Она шумно вздохнула.
- Ты ведь будешь со мной? – спросила она с такой надеждой, что у меня защемило сердце. – Что бы ни случилось?
- Конечно. Куда ж я денусь, - я слабо улыбнулась.
Позднее Диана ещё много раз задавала мне этот вопрос. Как будто всё никак не могла поверить, что я действительно никогда не брошу её. Иногда мне кажется, что она до сих пор не верит.
- Это хорошо, что никуда не денешься. Хорошо, - Диана приподнялась на локтях и тоже улыбнулась слабой, но такой тёплой улыбкой. – Знаешь… у тебя такой замечательный пупок! – заявила она.
И после общего напряжённого разговора это прозвучало так нелепо, что я засмеялась. И Диана прыснула вслед за мной, и мы смеялись так долго, что заболел живот. Мы никак не могли остановиться. Мы словно освобождались от чего-то.
А потом ещё долго смотрели с улыбкой друг другу в глаза. Это было время, когда мы только учились разговаривать взглядом.
- Иди сюда, - вздохнула я тихонько.
И Диана пододвинулась ко мне и легонько поцеловала одним лишь касанием губ. И такой близкой она была сейчас. Я провела пальцами по её щеке, и Диана закрыла глаза, вздохнув. А я думала о том, какие же длинные и красивые у неё ресницы, и как же я люблю их.
Что же мне сделать для тебя? Что сделать, чтобы тебе было легче?
Я не знала. Я просто обнимала её.
- Дождь закончился, - сказала Диана.
- Да, - ответила я.
- Мне пора собираться.
- Но у тебя одежда мокрая. Хочешь, дам что-нибудь из своей?
- Ну… только если на меня что-нибудь налезет.
- Конечно налезет!
- А вообще, мне немного неловко…
- Да всё нормально. Оставь свои вещи у меня, я их постираю и высушу.
- А что твоя мама скажет, когда увидит их?!
- Да ничего. Скажу, что ты под дождь попала. Поверь, моя мама слишком наивна, чтобы до чего-то подобного додуматься.
- Не уверена…
- Вот увидишь.
- Ну, хорошо. Спасибо, Аня. Большое спасибо.
На том и порешили. Я быстро оделась и выгребла из шкафа наиболее подходящую для Дианы одежду. В итоге мы остановились на бежевом свитере из ангоры и чёрных брюках. Диана сходила в ванную, переоделась, а я вдруг обнаружила, что жутко хочу есть. Я ничего не ела с самого утра и подозревала, что Диана тоже. Когда она вышла из ванной, такая милая и родная в моей одежде, я улыбнулась и спросила робко:
- Хочешь есть?
Она немного смутилась, неуверенно улыбнулась, одёргивая свитер, и ответила:
- Ну… может, немного…
- Тогда иди сюда, что-нибудь сейчас придумаем, - я довольно хихикнула.
И Диана тоже захихикала, словно расслабившись, что никто не гонит её и ни в чём не винит. Я знала, что раньше ей часто приходилось убегать, и не хотела, чтобы это повторилось и теперь. Мне хотелось, чтобы со мной у неё всё было иначе.
В итоге мы придумали себе хрустящие вафельные хлебцы, плавленый сыр, свежие помидоры с солью и яблоки. А ещё песочное печенье и ароматный земляничный чай. В тот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.
А потом я проводила Диану, договорившись о времени завтрашней поездки в больницу. В дверях Диана снова легонько поцеловала меня в губы и шепнула:
- Ты у меня чудо. Спасибо за всё.
И как же мне не хотелось её отпускать. Но я только улыбнулась и чуть сжала её руку, думая, что завтра увижу её снова. И каким же далёким казалось это завтра.
Я закрыла за Дианой дверь и отправилась стирать её рубашку и джинсы. Я слышала, как вернулась с работы мама, но не стала выходить ей навстречу и заперлась в ванной. Потом вернулся и отец, а я всё не выходила, набрав себе полную ванну тёплой воды, и сидела в ней до тех пор, пока вода не остыла и меня не начал колотить озноб.
Я думала, что нужно выйти и сказать маме про Машу. Но я почему-то не могла. Я сидела в ванне, снова слушая, как бежит вода и почему-то плакала.
4
Следующие два месяца своей жизни меня преследовала одна и та же неуёмная и неистощимая мысль: «Когда же я проснусь?». Когда же это закончится?
Мы все ждали, когда это закончится. И в то же время отчаянно боялись этого дня. Мне казалось уже, что болеет не только Маша, но и Диана, и их родители. Все они превратились в измученных и напуганных, оглушённых и ослеплённых горем людей.
Диана перестала улыбаться. Почти перестала говорить. И наше общение состояло из моих монологов и полного безразличия и безучастия Дианы, когда она лишь смотрела в одну точку, а изредка просто кивала. Нет, конечно, она не всегда была такой. Не все два месяца. Бывали дни, когда Диана словно просыпалась и начинала рассказывать что-нибудь, расспрашивать меня о школе, вызывалась помочь с очередным сочинением и приглашала к себе в гости.
А пару раз мы даже сходили в кафе, и один раз Диана осталась у меня на ночь. Но всё-таки она слишком уставала, физически и морально. А я не знала, что делать, как помочь ей в то время как у меня самой сердце разрывалось.
Но, наверное, я всё-таки что-то делала, потому что позднее Диана сказала, что если бы меня не было с ней тогда, она точно сошла бы с ума.
Это случилось в конце октября, перед осенними каникулами. Мне задали написать сочинение о роли воспитания в романе Гончарова «Обломов» на примере Обломова и Штольца, и я пришла к Диане посоветоваться.
Мы сидели в её комнате за столом, при свете настольной лампы и с двумя дымящимися чашками. Я пила чай, а Диана свой кофе без сахара и сливок. В те дни она пила много кофе, так много и так часто, словно боялась заснуть при мне.
Диана сделала короткий глоток, едва заметно поморщилась, поставила чашку на стол и зачитала мне цитату из открытой книги:
- «Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!». Вот, смотри. Это реплика Штольца. Как думаешь, что это говорит о его характере?
Я замялась, с тоской заглянула в свою чашку и подумала, как же я всё-таки ненавижу эту литературу с её размышлениями да рассуждениями.
- Ну… Штольц… практичный.
- Правильно. А почему он такой? И почему Обломов философ? Ну-ка рассказывай мне, как их воспитывали.
Нехотя я начала рассказывать всё, что помнила из прочитанного, и очень обрадовалась, когда зазвонил телефон. Но Диана вдруг побледнела, и я подумала, что, возможно, она ждёт плохих вестей. Я представила, каково это – всё время вздрагивать от каждого телефонного звонка в страхе, что голос из трубки вдруг сообщит, что всё закончилось.
И снова я сидела, не дыша, и слушала едва различимый голос Дианы из зала, как когда-то давно. И снова я боялась встать и пойти к ней, когда стало тихо, но Диана не возвращалась. За эти короткие секунды я чего только не успела передумать, и поэтому, когда я на дрожащих ногах шла в зал, я была уверена, что Маша уже умерла.
Диана сидела на диване, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, которые ниспадая до колен, почти закрывали её лицо. Рядом валялась небрежно брошенная телефонная трубка и издавала ритмичные короткие гудки. Не зная, что делать, я села на пол у ног Дианы и спросила:
- Кто звонил?
- Отец, - её голос был спокоен и холоден. Я думала, Диана заплачет, но она не плакала.
- Что сказал?
- Снова…
- Что «снова»? – я не хотела пытать её, но в тот момент струны моих нервов вот-вот готовы были лопнуть.
- Снова кома.
- Кома… - эхом повторила я.
И мы замолчали. Мы просто молчали. Мы обе знали, что на этот раз Маша не вернётся. Никакие молитвы и новогодние желания уже не вернут её. Потому что за Машей прилетели птицы и потому что они ждут её.
Чёрные голуби. Иногда я вспоминаю этот Машин сон. Представляю этих голубей во всех подробностях. Как они сидят на карнизе и тычутся острыми клювами в стекло, уставив на меня то один, то другой безразличный красный глаз. Они затаились, и они спокойно ждут, никак не выказывая своего нетерпения. И они дождутся.