- Где Диана? – задала я, наконец, главный вопрос.
Виктор Николаевич вздохнул.
- Может, выпьешь чаю? – спросил он.
Но я не хотела чаю.
- Где Диана?! – повторила я громче.
- Она в больнице, Аня.
- Что… В больнице? – я прислонилась к стене, потому что поняла вдруг, что не могу стоять.
- Не бойся. Ничего серьёзного, - сказал он и стал сразу каким-то уставшим. – Но она здорово напугала нас.
- Но что случилось?!
- Может, всё-таки присядешь? – он указал на кухонную табуретку. – Можешь не разуваться, если не хочешь…
Теперь я уже была не против посидеть, сняла сапожки и со вздохом прошла на кухню. Мне показалось тогда, что я постарела лет на пятьдесят.
Виктор Николаевич сел напротив меня, на всякий случай ещё раз предложил чай, а когда я отказалась, проговорил:
- Вчера она упала в обморок. Мы вызвали скорую, и врачи забрали её. Они сказали, что это нервное истощение. У Дианы сильное нервное перенапряжение, и сейчас ей нужно как можно больше отдыхать. Она будет принимать лекарства, и скоро всё пройдёт.
Я слушала его, широко раскрыв глаза. Конечно, я понимала, что Диана на грани нервного срыва, но даже не думала, что всё настолько серьёзно.
- Я поеду к ней, - заявила я. – Прямо сейчас…
- Подожди, - оборвал он меня спокойно, и я подумала, что сейчас он скажет самое главное. - Диана просила передать, что никого не хочет видеть и просила никого к себе не пускать.
И я поняла, что под этим «никого» Диана подразумевала в первую очередь меня. И я не заплакала в тот момент только потому, что рядом сидел взрослый и суровый мужчина, который как будто что-то знал обо мне, и которому я не хотела показывать свои слёзы.
- Но, если хочешь, я всё равно отвезу тебя к ней, - продолжал он. – Несмотря на её слова, я думаю, с тобой ей будет лучше, чем одной. Она очень дорожит тобой, Аня. Постарайся понять её и потерпи.
И эти слова настолько потрясли меня, что я смогла только кивнуть с открытым ртом. Если раньше я только боялась этого человека, то теперь прониклась к нему неожиданным уважением.
И мы поехали. Виктор Николаевич не только подбросил меня до больницы, но и остановился по дороге у цветочного ларька, предложив мне деньги на розы. Я поблагодарила его, удивившись про себя этому предложению, и сказала, что деньги у меня есть.
Вообще-то, денег у меня было не так уж и много, а потому я купила всего одну красную розу, завернутую в прозрачную фольгу с серебристой каймой. И подумала вдруг с какой-то пронзительной пустотой в голове, что так и не решила, что буду говорить.
Холодный ветер подул в лицо, а лепестки розы затрепетали.
3
Отец Дианы проводил меня до самых дверей палаты, а потом ушёл, сказав, что вечером всё равно ещё приедет с женой. Я стояла и сжимала розу дрожащими руками, сминая фольгу и слушая стихающие тяжёлые шаги Виктора Николаевича по коридору.
А потом я решилась.
Диана сидела на кровати в своём голубом свитере со снежинками и без всякого интереса листала толстую книгу с обтрёпанными жёлтыми страницами. В палате было холодно.
Увидев меня, она уронила книгу на колени. Страницы замялись.
Сама Диана была бледной, испуганной, больной. Далёкой и чужой.
«Да что же ты с собой делаешь? Что ты с нами делаешь?», - хотела спросить я, но сдержалась.
- Это тебе, - сказала я, положив розу на постель рядом с ней.
Диана смотрела на цветок какое-то время, а потом просто опустила голову, словно желая спрятаться от моего взгляда. Она продолжала мучительное молчание.
- Почему ты не отвечала на мои звонки? – спросила я, чувствуя лишь подступавшее раздражение.
- Просто хотела побыть одна, - ответила Диана тихим хриплым голосом.
- Хорошенькое же ты выбрала для этого местечко!
- Тебе отец сказал?
Я растерялась, не зная, можно ли выдавать Виктора Николаевича. Но Диана, казалось, и не ждала моего ответа.
- Аня… - она вздохнула. – Тебе не стоило приходить.
- Но почему?! – спросила я с нескрываемым отчаянием и показалась вдруг сама себе невероятно жалкой. До смерти напуганной. Напуганной её холодностью и безразличием.
В тот момент мне казалось, что всё у нас прямо здесь и закончится.
- Пожалуйста, уходи, - сказала Диана.
Я смотрела на её дрожащие руки и изредка вздрагивающие плечи.
- Ты не хочешь даже просто поговорить? – я ненавидела свой вдруг севший голос, но не могла заставить себя говорить твёрдо и с достоинством, как хотела.
- Лучше уйди, - сказала Диана, повысив тон.
Да что же это?
Губы мои дрожали. Совсем как у маленького ребёнка, думала я, продолжая люто ненавидеть свою слабость.
Но я была уверена, что если продолжу, Диана сорвётся на крик. А я сразу начинала плакать, когда она кричала на меня.
Какая же я глупая, жалкая. Просто дура.
Нет. Наши миры так и не стали друг другу ближе, как я посмела когда-то надеяться. И сейчас, она возможно ещё дальше от меня, чем была в начале. Я смотрю на неё и не понимаю, просто не понимаю, что творится в её голове.
Неужели мы ошиблись? Неужели я ошиблась?
Я вышла из палаты, спустилась на негнущихся ногах на нижний этаж, села на кушетку и заплакала. Я плакала долго, горько, сильно. Хорошо, что в больницах никто не обращает на это внимание, потому что там положено плакать.
Впервые я плакала не только от обиды и боли, но и от злости, от раздражения, от глухой отвратительной ненависти к себе, неспособной понять. Почему она так со мной? Ну что я сделала? Я старалась как могла, из последних сил поддерживая её, оберегая, любя. А в ответ получаю холодное «уйди».
Так неужели всё это зря? Все наши прогулки, объятия, шёпот, признания, её лукавые игривые улыбки, её подарки, и все наши мечты и даже секс. Для неё это ничего не значило?
И в который раз я вспоминала страшные Машины слова, убивающие во мне последние, крохотные ростки хрупкой надежды. В который раз я вспоминала Машу, рисующую передо мной образ легкомысленной и эгоистичной Дианы, которая бросала так же легко, как и привязывала к себе.
И прокрутив всё это в голове, я вдруг перестала плакать. Я встала и поехала домой, умылась, выпила крепкого чая, закрылась в своей комнате и села за стол. Я сидела так очень долго, и то решение, к которому я пришла, стоило мне нечеловеческих усилий.
Передо мной снова был выбор, чёткий и ясно разграниченный. Легче всего было поверить Маше, и мне хотелось этого. Я могла бы принять это, принять её слова, смириться, что она была права, а я оказалась наивной девочкой, не понимающей, в какое болото сунулась. Я могла бы бросить всё, отпустить Диану, со всеми её страхами, со всеми её комплексами и бзиками, которые мне не под силу было не то что излечить, но и просто понять. Я знала, что переживу это. И какая-то часть меня отчаянно хотела этого, хотела дышать свободно и не хотела больше этих глупых слёз.
Но была и другая часть, другая дверь. Просто была Диана, которую я любила. Была Диана, которой я верила, которая прижимала меня к себе и в исступлении всё просила повторять, что я никогда не брошу её. Была Диана, которая лишь один раз, но всё же сказала обжигающим кожу шёпотом, что любит меня. Была Диана, которая укрывала засыпающую меня одеялом и смотрела на меня с дрожащими на ресницах слезами. Диана, мятущаяся между своим чувством ко мне и страхом испортить мне жизнь. Странная, так и не понятая мной Диана, такая сильная и такая слабая, далёкая и близкая, моя любимая. Любимая.
- Я обещала, что никогда не брошу тебя, - сказала я в гулкую пустоту комнаты.
А на следующее утро я отправила Диане в больницу букет кроваво-красных роз.
Я решила.
4
Прошла неделя. Я больше не плакала, не звонила. Я просто посылала ей цветы. А когда закончились деньги (увы, мои карманные средства были не безграничны), я взяла себя в руки и снова поехала к ней.
Мне казалось, что я всё сделала правильно. Во всяком случае, сделала всё от меня зависящее. А потому мне было как-то ненормально спокойно. Ничто не тяготило меня, когда я шла по пустынной аллее, решив пешком прогуляться до больницы. Ничто не дёргало, не тянуло сердце, не ныло в груди. И даже нескончаемая боль после Машиной смерти как будто немного отпустила.