Много ли у нее было тайн от мужа? Нет. Просто она иногда не все ему рассказывала, считая пустым и неинтересным. Разве можно это назвать тайной? Как-то еще тогда, когда они ходили в женихах-невестах, Павел поведал о своей юношеской любви, наивной, детской, но Наде почему-то было неприятно об этом слушать — ревность что ли. И тогда она вполне резонно решила, что раз ей неприятно, то и ему не к чему знать, а потому промолчала, отшутилась, когда Паша спросил о ее прежних любовных увлечениях. Разве это тайна? «Пусть, пусть помучается, — думала Надя, — сам виноват». Только она вошла вчера, как он набросился: «Где была? Что делала?» — и ужасный вопрос недоверия: «С кем?» А у нее уже готова была сорваться с языка главная новость, но после таких вопросов Надя чуть ли не зубами схватила ее, радостную, правда, схватила — сжала зубы, промолчала и только потом, после долгой паузы процедила: «Гуляла». Не солгала ведь! И больше никаких объяснений. «Пусть я одна пока буду счастлива. Пусть он мучается».
Но надо было мириться. Все-таки и она чувствовала себя чуточку неуютно. Ведь скажи она все сразу, и не было бы никакой никчемной ссоры.
— Паша! — позвала она мужа.
Он тут же перестал рвать свою бумагу, притих.
«Не самое удачное время, он сейчас взбешен. Ну да ничего. Последнее слово будет за мной», — подумала Надя и крикнула еще раз: — Паша, иди сюда.
Заманихин откинул свои листки, с которыми застыл, когда Надя позвала его, и вошел к жене. В комнате еще удерживалась ночная тьма, прячась за плотными занавесками. Он с силой двумя резкими движениями раздвинул их. Свет бесшабашно ворвался в комнату, ударился в зеркала трельяжа и рассыпался, разукрасив цветом обои. Надя зажмурилась.
— С добрым утром, — сказал Павел, сел на край кровати и добавил, но как-то непривычно, сухо: — Мне надо кое-что тебе сказать…
— Мне тоже.
— Давай я скажу первый.
— Думаешь? Может, я?
И оба они тут же замолчали, потому что у обоих одновременно в голове пронеслись тревожные мысли:
«Я должен сказать первый. Зачем мне слушать о ее любовниках. И что еще она может сказать».
«Я должна сказать первая. Иначе разрыв. Он в ярости не сдержится, а я опять сожму зубы и промолчу».
Они разом, синхронно открыли рот, но заговорил один Заманихин, потому что успел резким неуловимым движением положить ладонь жене на губы.
— Я долго не мог вчера заснуть, — начал он издалека, благо теперь его нельзя было перебить, — лежал, думал, и мне показалось, что я должен…
— Подожди! — вырвалась Надя, схватив его за руку своими маленькими ручками. — Все-таки я скажу первая! Потому что я должна была сказать это еще вчера, и… — борьба, — потому что это всего несколько слов…
— Я не собираюсь слушать о твоих…
И опять тяжелая мужская рука потянулась к ее рту. Надя зажмурилась и выпалила:
— У нас будет ребенок…
Немая сцена из «Ревизора», где Заманихин оказался и городничим, и почтмейстером, и Бобчинским с Добчинским в одном лице. Чего-чего, а этого он услышать не ожидал. Да, он хотел, ждал ребенка, но не знал, что это произойдет так, почти на грани разрыва.
Надя открыла глаза. Муж глупо улыбался.
— Что же ты раньше молчала?
— Когда «раньше»? Вчера только все точно подтвердилось.
— Вчера и надо было сказать…
— Я хотела…
— Хорошо хоть — хотела…
— Но у тебя было слишком плохое настроение. К тому же ты совсем перестал интересоваться «праздниками» жены. Я думала, опять задержка, пошла вчера к врачу, и все подтвердилось.
— Так ты вчера была у врача?! А сказала: «гуляла», — в словах Заманихина слышался упрек.
— Да, гуляла. Я вышла из консультации, еще было рано, и можно даже было успеть домой к твоему приходу, если на трамвае. Но, извини, в тот момент я совсем забыла о тебе. Я была так счастлива, что пошла домой пешком. Знаешь, мне теперь надо больше гулять, дышать свежим воздухом. Я прошла через парк…
— И это мой ребенок! — Заманихин бросился головой на живот Нади, и то ли это было восклицание, то ли — вопрос, она не поняла, но исполнил он это довольно картинно, как в многочисленных фильмах, в которых осчастливленный муж узнает о беременности жены.
— Тише ты прыгай! Раздавишь, — выдавила от неожиданности Надя. Но когда муж поднял голову, лицо его действительно светилось от счастья. «Может, так и должно быть», — подумала она. А Заманихин тоже прислушивался к себе, вглядывался в себя как бы со стороны, и тоже чувствовал избитость своих действий, но ничего поделать с собой не мог — он не притворялся, просто так получалось.