– Ага, дела сердечные, – проворчал Зарембо. – Ну, это святое. Благо и кроме тебя оперативники есть. Считай, что мы с тобой договорились. Только камешек-то свой принеси! Я уже заждался.
– Сию минуту! – ответил я.
Вернувшаяся из лаборатории черная линза лежала в сейфе, упакованная в прозрачный пластиковый мешок. Я вытащил с нижней полки пару тонких кожаных перчаток, натянул их и только после этого взял в руки линзу. Голыми руками дотронуться до этой штуковины я не мог себя заставить. Хотя прочие доселе известные мне «порождения» Зоны ни на секунду не вызывали подобного отторжения. Более того, уже давно у меня на столе лежало пресс-папье из крупного обработанного «каменного цветка». Когда что-то было не в порядке в эмоциональной сфере, я любовался бликами в гранях этого кристаллического чуда. Это успокаивало и приводило в себя. Говорят, эффект «цветка» может вызвать привыкание. Не знаю. Как по мне, так это не более опасно, чем порция алкоголя время от времени.
Зарембо вытряхнул камень из пакета на стол и некоторое время просто смотрел на него. В его темно-карих глазах горел напряженный огонек – он как будто бы оценивал потенциального противника. Возможно, так оно и было.
– Экий ты у нас красивый, – сказал Степан Иванович. Трудно было не согласиться с ним. Камешек действительно выглядел очень красивым.
– По виду – выточен из гематита, – сказал генерал. – Ты уже носил его на экспертизу?
– Да. Сегодня должен получить результаты химического анализа. Боюсь, как бы новой загадки не выросло. Тут меня уже Маша порадовала, – я вкратце рассказал Зарембо про странности в строении убитой твари из подвала.
Степан Иванович присвистнул.
– Только этого нам для полного счастья и не хватало! Слушай, а оно в человека превращалось или это был человек раньше?
Я пожал плечами. Честно говоря, такая мысль мне в голову не приходила. По крайней мере, пока. Наверное, потому, что это было еще более отвратительно, чем превращение ящерообезьяны в человека. Но принять во внимание как версию ее следовало однозначно – Зона была неисчерпаемым источником сюрпризов.
Зарембо прекратил гипнотизировать камень взглядом и протянул к нему руку. Перехватив мой напряженный взгляд, подмигнул. Дескать, не переживай: знаю, что делаю. Я пожал плечами. Все равно его не переубедишь. В какой-то степени это тоже хваленая цыганская интуиция. А в какой-то – традиционное мушкетерство, которым время от времени блещет даже самый опытный профессионал.
В общем, мне ничего не оставалось, кроме как со вздохом посмотреть, как Зарембо взвесил в руке линзу, потом, беззвучно шевеля губами, переложил в другую. Потом – поднес к лицу и очень осторожно принюхался. Я следил за этим перфомансом, дурея от редкостного зрелища.
Наконец Степан Иванович вернул камень в пакет. Провел пальцем по верхней кромке, прижимая застежку, и положил артефакт на стол. Помедлил секунду, а затем отодвинул его от себя подальше.
Я ждал вердикта. Зарембо помолчал минуту, а потом устало сказал:
– Странное ощущение. Как будто бы не я к нему присматривался, а он ко мне… Никогда такого не было. Короче, Сергей, ты поаккуратней с этой штукой, она и вправду непростая, – последнее слово генерал выделил интонацией голоса.
Больше Зарембо не сказал ничего. И вообще – сказался занятым и отправил меня восвояси. Честно говоря, меня это даже немного напрягло. Но спрашивать напрямую я не решился. Потому что Зарембо, казалось, поймал за хвост какую-то очень изворотливую мыслишку и теперь отчаянно пытался ее не упустить.
Я попрощался и вернулся к себе. И, разумеется, обнаружил на телефоне пропущенный вызов. Судя по всему, сегодняшний день был настроен именно так, чтобы мне приходилось постоянно догонять события.
На сей раз меня искали химики. Я перезвонил. Оказалось, что у них готовы результаты анализа химического состава линзы. Я спросил, не затруднит ли их принести выписку ко мне, если ситуация не требует моего присутствия.
Присутствия не требовалось, и через пять минут у меня в кабинете нарисовался парнишка-лаборант. Он передал мне бумаги и диск с электронной версией. В последнее время мы все больше склонялись к последнему варианту подачи документации. Тем более, что большинство бумаг, как водится, имело только сиюминутную ценность. И после ознакомления превращалось в макулатуру, которую приходилось скармливать шредерам с последующим сожжением получающейся «лапши». Полностью отказаться от бумаги, правда, не получалось – и в силу нашей общей консервативности, и потому, что с отдельными документами было удобнее работать на бумаге.